Книга Гарем - Кэти Хикман

— Не беспокойся, дочка, понапрасну, — ухмыльнулся отец и ущипнул ее за щеку. — Девок берут к султану совсем для другого дела. А тебе мы совсем скоро подыщем мужа, может, даже на этих днях.

Муж! Слово это тяжелым острым камнем перевернулось в груди девочки.

— Сестра, слышала? Тебе уже нашли мужа.

Брат Михал укладывался рядом с ней на подстилку, которая служила матрацем для них обоих, и тянул сальный грязный войлок на свои костлявые плечи.

— Кто он?

— Тодор.

— Тодор? Друг отца?

— Ага. Он дает за тебя двадцать овец.

Девочка не усомнилась в том, что брат говорит правду. Они не дружили, но однобокое уродливое согласие всегда существовало между ними. Михалу с его сухой ногой никогда не стать охотником или бандитто, как другие мужчины Дукагинских гор, она знала это, но уважала брата за одну особенность, которой не могла не восхищаться, — способность подглядывать и подслушивать, оставаясь невидимым. Неприметный, он шнырял по деревне и ближайшим пастбищам и всегда был в курсе происходящего. Михала не обижало то явное предпочтение, которое отдавал отец его младшей сестре, а она часто находила интересными его рассказы.

Через трещину в стене Сафие легко могла различить темные силуэты деревенских домов на залитой лунным светом и погруженной в ночную тишину земле. Где-то далеко в горах послышался волчий вой.

Немного помолчав, она сказала:

— Этот Тодор, он же старый.

Ее собственный голос показался ей тонким-претонким.

— Но еще не разучился. — Михал поерзал, прижимаясь к ней своим тощим телом, чтобы согреться. — Будет лазить на тебя, как старый бык.

Сафие изо всей силы саданула брата локтем в грудь.

— Пошел вон от меня. Ты воняешь.

— А твой Тодор еще хуже воняет. — Михал снова хихикнул, в этот раз громче, и у него из носа вылетела желтая сопля, он стер ее краем подстилки. — Я сам слышал, как он хвастал, говорил: «Молодая жена хоть какого старика плясать заставит».

Девочка чувствовала гадкое дыхание брата на своей шее. Если мальчики воняют так отвратительно, то чего ждать от старика?

— Убирайся отсюда! — Она отодвинулась от него как можно дальше, захватив побольше войлока, чтобы укрыться. Помолчала, обдумывая услышанное, и продолжила небрежным тоном: — И вообще, ты наверняка врешь.

Но она знала, что это не так, Михал не соврал ни разу в жизни.

— И ты больше не будешь бегать в горы, потому что он тебя не пустит.

Услышав последнюю новость, девочка задохнулась от горя. Чувство всепоглощающего страха так сжало ей горло, что невозможно стало дышать. Потом с трудом выговорила:

— Отец не разрешит ему так делать.

— С чего ты взяла? — Михал опять помолчал, самую ядовитую новость он с удовольствием приберег напоследок: — Дура, ты что, не соображаешь? Он сам все это и придумал. А ты решила, что он с тобой всю жизнь цацкаться будет?

Сначала отец не поверил, что дочь осмелилась ослушаться его, потом избил ее, а когда выяснилось, что и это ни к чему не привело, запер в старом овечьем хлеву. Целых шесть дней Сафие не кормили, лишь раз в день приносили немного воды. В конце концов она так оголодала, что стала выковыривать мох и лишайники из проконопаченных ими стен и совать в рот. Потом она подолгу облизывала пальцы и высасывала черную грязь из-под ногтей. Хижина была настолько низкой, что девочка не могла в ней даже выпрямиться во весь рост, а от запаха собственной грязи ее начало рвать. Но она все равно не покорилась, хоть и сама удивлялась собственной отваге. А через несколько дней сообразила, что если очень хочешь чего-то, то можно и потерпеть.

— Лучше я умру, — кричала она, когда к ней пришли узнать, не решила ли она покориться, — чем соглашусь, чтобы меня, как овцу, продали этому старику.

Голод навевал странные видения, и она не раз видела свою прабабушку, бабушку матери. Иногда та являлась ей одетая как знатная венецианская госпожа с жемчужными бусами на груди. В другой раз она была в красивом голубом платье, как та женщина, Божья Матерь, на картинке, нарисованной в одной церкви в Скутари, о которой рассказывала ей мать. Но в любом обличье Сафие непременно видела ее скачущей верхом на лошади. И острым серебряным блеском сверкали на солнце стремена.

Когда на седьмой день за ней явились, им пришлось тащить ее в дом волоком, ибо идти самостоятельно Сафие не могла. И конечно, главную новость сообщил ей Михал.

— Если ты не пойдешь за него, — он, как взрослый, пожал плечами, — им придется продать тебя.

Тогда девочка поняла, что победила.

Спустя две недели Сафие была продана в дом Эсфири Нази, одной богатой еврейки из Скутари, которой принадлежал красивый особняк, выстроенный в турецком стиле и обращенный одной стороной на озеро, а другой — на старинную венецианскую крепость. Люди шептались, что когда-то Эсфирь и сама была невольницей, наложницей богатого правителя одной из провинций на Балканах. И теперь еще эта женщина, хоть и чудовищно расплывшаяся, сохраняла манеры и высокомерное поведение византийской принцессы.

Когда девочку ввели к ней, она не выразила никакого удивления или интереса. Бедные семьи зачастую продавали своих красивых дочек в рабство, мечтая, что тем достанется сытая и богатая жизнь в удобном спокойствии гарема. Да и сами девушки мечтали о том же, собираясь взять судьбу в свои руки. Но тут ничего нельзя сказать заранее.

— Что это ты мне привез? Зачем мне эти кости и кожа? — Еврейка слегка ущипнула кожу Сафие повыше локтя и на бедре. — Что ты с ней делал? Она едва жива от голода.

— Ничего, может, растолстеет.

Отец говорил смущенно, запинаясь и переминаясь с ноги на ногу, татуировка на лице явственно выдавала жителя диких албанских гор. Эсфирь Нази заметила взгляд, который метнула девочка на отца — что в нем читалось? — затем та снова уставилась в пол.

— Сомневаюсь.

Солнечный свет, упав на голодное лицо девочки, высветил его четкие и острые черты.

«Что-то в ней все-таки есть, — подумалось Эсфирь, — определенно есть».

В отличие от других крестьянских детей, которые прибывали в Скутари, чтобы пристроиться на службу к богатым, эта не дичилась и не ежилась от ее, Нази, взгляда, голову держала прямо. Внимательные глаза скользили по богатым коврам, молочно-зеленым и синим плиткам фаянса, мраморным полам и резным карнизам, ничего не пропуская.

«Кому это нужно? — напомнила себе Эсфирь. — Все только на мясо и смотрят».

Кожа у девчонки чуть ли не до черноты загорела под горным солнцем. Как это утомительно, вздохнула женщина и закатила подведенные сурьмой глаза так, что стали видны только снежно-белые белки. Возможно, она уже слишком стара для таких хлопот.

— Посмотрю, ладно. Подойди сюда, да побыстрей, не могу же я целый день с тобой возиться.