Книга Искупление - Элеонора Гильм

Аксинья прижала правой рукой к себе дочь, а левой махнула Матвею. Тот не смотрел на тетку, он плавил взглядом русоволосого веснушчатого мальчишку, нависая над ним громадой.

Перевернул Илюху на живот, попытался стянуть порты. Туго затянутый пояс мешал ему, толстый армяк путался под руками, и Матвей довольствовался тем, что задрал одежу вверх, а порты оставил на мальчишке. Маланья причитала рядом, наскакивала на Матвея, пытаясь оттащить его от внука. Разевала рот в сторону толпы – видно, призывала на помощь людей. Еловчане оставались неподвижны.

Матвей отвел руку – и с размаху треснул Илюху по седалищу[30]. Мальчишка вьюном извивался, прочерчивая борозды в податливой дорожной глине, но Матвей навалился на свою жертву всем телом, не оставлял возможности вырваться и продолжал гневные удары по Илюхиному заду. Маланья вцепилась в руку Матвея, повисла на ней, но тот сбросил ее, будто мелкую собачонку.

Маланья с трудом вытянула одну из жердей, сваленных в двух шагах, замахнулась, задев кого-то из баб, но Матвей, не глядя, кажется, спиной почуял это и, на миг отвлекшись от Илюхи, схватился за конец жерди и вырвал из рук слабосильной старухи.

Аксинья застыла, губы ее неслышимо выговаривали слова «Отче наш». И Нюта, прилипшая к ней, перестала вздрагивать и, часто моргая, не отводила взгляд от брата. Неизвестно, сколько продолжалось бы наказание Илюхи за неведомые грехи, но Яков властно раздвинул в стороны толпы, схватил за ворот Матвейку и оттащил его от мальчишки. Толпа стала расходиться, по-прежнему беззвучно шевеля губами.

– Аксинья, – прорезался через пелену голос братича. – Он… он…

– Пошли отсюда, Матвей. – Губы Аксиньи могли не просто шевелиться, а говорить.

Уже позже Аксинья посадила Матвея за стол, села напротив, уставилась пытливым взором на братича, усталого, опустошённого яростной расправой. Парень тер красно-огненные ладони, отбитые о тощее седалище мальчишки, одергивал грязную рубаху, жадно глотал из канопки[31] квас.

– Что он натворил? – вопрос жег, пока она успокаивала дочку, обмывала ее замусоленную мордочку, охала над разбитой губой и набухшим на скуле синяком, меняла разодранную одежду, кормила семью…

– Я… я не знаю. Я нарубил жердей для тына. Тащил их домой, услышал детские крики, и мне почудилось, что плакала Нютка. Они все сгрудились там, за домом Семена, на откосе…

– Что он с ней сделал, ирод? Почему все разодрано…

– Она… Нюта валялась в грязи, а он рядом… Она не кричала, скулила, как кутенок… Павка, Игнатовы дети, Ванька рядом крутились, вякали. Но Илюха крупнее, злее… Волчонок.

– Что ж неймется ему?

– Это Маланья все. Слышала, что кричала она?

– Не слышала. – Аксинья не знала, как объяснить Матвею глухоту свою.

– Мол, внучек верно сделал, наказал бесовское отродье… Про Нютку так… это ж что, а? – Он поднял на нее свои темные глаза, и в уголках их, кажется, блеснули слезы.

– Озверела она. И опять… опять я виновата.

– Семен? Из-за него все?

– Из-за него тож… Еще задолго до рождения твоего невзлюбила Маланья семью нашу. Не знаю, за что… А теперь за Семена мстит…

– Собака изгрызла Нюту давно, до ваших… вашего… – Матвей завяз в словах, не в силах добавить слово «блуд».

– Я скоро сама глотку ей перегрызу. Пусть на меня нападает, меня бьет, обзывает, но не дочь. Не тебя.

– За нее страшно. – Матвей кивнул на посапывающую Нютку.

– Я боюсь. Боюсь здесь жить. Боюсь за дочь.

Матвей поднял голову и посмотрел на тетку. Он уже предложил путь избавления. Вот только какова его цена?

Следующим утром возле избы Якова Петуха собрался люд: по мужику от каждой избы. Из баб лишь Маланья и Аксинья стояли, ненавидяще глядя друг на друга.

– С Соли Камской очередная весточка… Знаете вы, что супостаты захватили нашу землю, царей своих, иноверцы, над нами поставить хотят. Не бывать тому! Игнат, Семен… в ополчении… И мы помочь должны. – Яков обвел взглядом собравшихся, будто ждал возражений. Все молчали. И он продолжил: – Кто чем богат: копейки, рожь, капуста, горох… Все подводами отправляют с земли Русской.

– А я ничем не богат, мышь в амбаре повесилась! – выкрикнул Демьян.

– У меня шын Шимка зашишает, какой ш меня шпрош, – прошепелявил Макар Овечий Хвост, умолчавший о том, что Фимка ушел из Еловой из-за пьяного разгула отца.

– Да кто его знает, Фимка где? Мож, с ляхами или литовцами, – подколол Демьян.

– А ты, наглая морда, вапше не наш… Шас рошу нашишу! – Макар полез с кулаками на Демьяна, еле оттащили его, тщедушного, пьяного, но неожиданно верткого. Он махал во все стороны кулаками и умудрился съездить по носу Тошке, тот теперь косился недовольно на драчуна и зло шмыгал перебитым носом.

– Завтра ко мне на двор свозим. Каждый. – Яков голосом выделил последнее слово. – И еще… – Маланья выпрямилась и напряженно уставилась на старосту. Знала, о чем он будет говорить. – Матвей, отец неизвестен, избил Илью Петуха, сына Семенова, на глазах у всех. – Яков прочистил горло. – Маланья, жена покойного Ивана, требует в возмещение ущерба выплаты… кхе… трех алтынов и десятка кур.

Толпа зашелестела недоумением. Непомерно великую цену загнула Маланья за поротый зад своего внука. Одного петуха было бы достаточно для успокоения семьи.

– Что молчите-то? – Яков обвел тяжелым взглядом толпу.

– А что сказать? – Демьян в худом рваном тулупчике вышел вперед, отставил ногу, обутую в старый лапоть. Кулаки Макара не убили его желание покрасоваться. – Жадная Маланья баба. Много просит. И Матвейку знаем, парень хороший.

После его слов другие мужики зашумели одобрительно. Яков кивнул, сказал внушительно:

– Матвей, ты зачем бил Илюху? Что натворил мальчишка?

Матвей мотнул головой: не скажу, мол.

– Да с дочкой Аксиньиной он пакость какую-то сотворил, – вступил в разговор Никаша. – Павка наш говорил…

– Правда? – повернулся староста к Аксинье.

Та кивнула несколько раз, с трудом сдерживая слезы. Перед глазами стояла маленькая, испуганная дочка с окровавленным лицом.

– Матвей наказывал охальника и ничего семье Семена Петуха не должен. Но у Маланьи еще одна жалоба… и далеко не первая… – Яков посмотрел на Аксинью, запнулся. – Она утверждает, что Аксинья, жена Григория Ветра, сотворила грех с Семеном Петухом. Не единожды. Просит… наказать ее, изгнать из Еловой и… – Он не закончил.

– Да всегда Маланья наговаривала, – вступился Георгий Заяц.

– Шавно шлухи ходят худые, – прошепелявил Макар Овечий Хвост, подслеповато вглядываясь в Аксинью. Будто на лице ее можно было прочесть, вступала ли она в грех.