Книга Пятый туз - Анатолий Галкин

– Что говорил? Предупреждал… Он еще много о Слесаре спрашивал. Фотографию показывал. Я, понятно, – «первый раз вижу». А он говорит: «Жаль, придется безымянным хоронить».

– Хоронить?

– Да! Представляешь, меня в четверг вечером отпускают, а этот утром от сердечного приступа… Федор, а это не твоя работа?

– Кто знает, кто знает… – Лобачев сурово наполнил всем рюмки и предложил: – Давайте не чокаясь. За упокой души. Рогулин Иван Сергеевич много нам хорошего сделал!.. Для других он может быть и душегуб был. А для нас – безотказный боец… Сгорел на работе!

Три минуты все молчали, изображая маленькие поминки… Лобачев встрепенулся первым и заговорил бодро и даже весело:

– Планы мои – наполеоновские. И ты, Володя, зря испугался. Я и не собирался тебя назад тащить. Ты ведь не можешь в Москву ехать?

– Не могу.

– И не хочешь?

– Не хочу.

– А помогать мне будешь?

– Здесь? Буду.

– Вот и договорились. Завтра завершаем первый этап нашего сотрудничества. Подведем баланс, и разделим всё на три равные части. А уже на новом этапе делим добычу по новой схеме. Занимайте места согласно купленным билетам!

– Но мы вместе будем решать? Втроем?

– Нет, ребята. Работать буду я. А вы здесь в спокойной милой Венгрии будете мне помогать. Способствовать и содействовать… От каждого по возможности, каждому по труду… А вам даже больше, чем по труду. Вам и делать-то почти ничего не надо. Согласны?

– А по какой схеме будем делить?

– Здраствуйте! Приехали… Я тебя вытащил из тюряги и прошу немного помочь. Благородный человек быстро бы спросил: что надо делать? А ты: «сколько дашь денег?»

– Да это я машинально. – Панин виновато хлопал глазами. – Я для тебя всё, что хочешь!.. Но вот Елизавета уже много по этому делу работала. Она даже на елагинской даче, в могиле лежала…

– Это, Володя, был другой спектакль. За него мы все получили… А сейчас будем новую пульку играть. Ты мне вот что скажи, ты те пленки, что с работы утащил перед увольнением, привез?

– Как я мог? Я не мог. Они же на даче. Я туда и подумать не мог сунуться.

– На даче?

– Да, в углу участка, под сараем. Маленький чемодан в мешки завернут.

– Так они что, и зимой там лежали?

– Нет, я их в мае туда положил. Когда квартиру к продаже готовил.

Лобачев вдруг резко встал, быстро подошел к окну и замер.

Панин напомнил ему о том, о чем он совершенно не думал эти дни. Обо всем думал, а эту очень важную деталь упустил… В Москве зависли две квартиры и панинская дача. Государство их себе заберет. Но не сразу… Суда пока не было, нет и не будет. А купить и продать эти квартиры без хозяев сложно… И все из-за этой «Совы»!

Федор медленно повернулся к удивленным Паниным:

– Я эту «Сову» с дерьмом смешаю. Ты мне помоги, Володя… Мы ей «козью морду» сделаем!

– А кто такая «сова»?

– Отстал ты, Володя. В тюрьме быстро от жизни отстают… Ты думаешь, нас МУР взял? Дудки! Какое-то частное сыскное бюро. Точно, что по заказу Павленко, нашего «Паука»… И возможно, что это наши бывшие коллеги. Ты припомни, когда тебя повязали, не было ли среди них Игоря Михайловича.

– Был. Он только позже приехал. Плотный такой, лысоватый.

– Вот он и есть главный в этой «Сове». Ему-то мы и будем «бяку» делать. Может, он и хороший человек, но у меня на дороге становиться не надо… Что там в твоих пленках? Много их?

– Я думаю – около пятнадцати тысяч кадров.

– Ого! Как же ты их уволок?

– Конец восьмидесятых. Неразбериха полная!.. Там очень много агентурных анкет. Сводки всякие, выдержки из разработок.

– Ясно. Мне больше и не надо. Постараюсь привезти все сюда. Почти все… Вот ты уже часть работы сделал. Теперь совсем пустяк. Купишь перьевую ручку. Запомнил? заправляешь чистой водичкой, в которой растворишь вот эти таблетки.

– Так тебе тайнопись надо сфабриковать? Давай текст.

– Давай!.. Сам сочини. Мол, дорогой друг, спасибо за вашу работу. Для нас очень важна ваша информация о новых ракетах. Просим уточнить следующее… И дальше – бессмысленный шифр. Десятки четырехзначных цифр, взятых с потолка. И подпись: Привет от Джека.

– Тебе бы, Федор, романы писать.

– А поверх тайнописи нейтральный рекламный текст от какой-нибудь фирмы. И хорошо бы на бланке. Запомни, Володя, шесть подобных писем после моей отмашки опустить с разрывом в два-три дня… И не из Венгрии. Смотайся в Бельгию, Австрию. Выдай еще несколько телефонных звонков с текстом, похожим на условности. Я так сделаю, что их в четыре уха слушать будут.

– А писать-то кому, звонить куда?

– Это все для «Совы», Володя. Я думал, что ты уже понял. Кстати, ты не будешь против, если я у вас заночую? Устал я сегодня, а у меня в квартире форменный склад.

– О чем разговор! Елизавета, ты не возражаешь, если Федор у нас ночевать останется?

Глава 11

Борис Татаринов всегда считал себя оптимистом и человеком действия.

Еще в начале перестройки он почувствовал, что может осуществить свои детские мечтания о богатой жизни… Такой жизни, которая была у его прадеда.

В школьные годы Боря мог часами перебирать семейный архив… Это было чудо, что все эти бумаги, письма, фотографии, альбомчики сохранились.

Во многих семьях подобные свидетельства буржуазного происхождения со слезами на глазах уничтожались в конце тридцатых… Для тех же, кто из-за гордыни или жалости не мог поднять руку на реликвии предков, эти бумажки становились поводом для арестов или добавляли лишний десяток лагерных лет.

Архивы все равно уничтожались, только другими руками.

Бумаги Татариновых сберег дед Бориса, суровый и грозный Иван Назарович.

В сентябре тридцать седьмого он несколько дней подряд перебирал все шкафы, столы, чемоданы, перелистывал и вытряхивал книги.

Все значительное он складывал в неприметный потрепанный чемодан, а менее важное тщательно рвал и по вечерам сам предавал все это огню на соседнем пустыре.

В первое воскресенье октября он очень рано отправился в подмосковную Верею и к ночи вернулся уже без чемодана.

Об этом, возможно, никто и не вспомнил бы, но ровно через тридцать лет, осенью шестьдесят седьмого, Иван Назарович опять уехал в Верею и вернулся с довольно тяжелым, туго набитым чемоданом.

А еще он привез в чужой холщовой сумке литр самогона и десяток антоновских яблок.

Борис вспомнил об этом только через двадцать лет, когда после смерти деда узнал от матери, что в Верее жила старая знакомая Ивана Назаровича, простая одинокая женщина. И что был у нее огромный дом и сад… И был у нее сын Сергей Иванович и двое внуков – двоюродных братьев Бориса.