Книга Посреди жизни - Дженнифер Уорф

Он решительно вывел ее из палаты и повел по коридору. Мы слышали, как крики Мэгги отдаются эхом и постепенно стихают.

Брат и сестра уехали из больницы. Джейми позвонил в десять вечера, и ночная медсестра сказала ему, что состояние его матери стабильно, так что пусть он позвонит утром.

Джейми навещал маму каждый день. Он не задерживался надолго, потому что не мог быть полезным. Миссис Догерти не приходила в сознание, но ей и не становилось хуже. Мэгги не посещала больницу, но звонила так часто, что мне пришлось приказать оператору больничного телефона ограничить число ее звонков в палату до двух в день.

Я разговаривала по телефону и с Присциллой, которая все еще была в Дареме. У нее была очень четкая, приятная дикция, но было в ее тоне и что-то отпугивающее. Похоже, она была из тех женщин, которые всегда считают себя правыми и не терпят возражений. Я мало что могла ей сказать, кроме того, что она уже слышала от Джейми, – что состояние ее матери по-прежнему стабильно. Присцилла сказала, что останется в Дареме.

Примерно через неделю миссис Догерти понемногу начала приходить в сознание: первым признаком было подергивание ног, а затем и резкое двигательное беспокойство. Зрачки, которые до этого были сильно сужены, теперь реагировали на свет. Послышалось кряхтение и невнятные попытки заговорить. Джейми некоторое время проводил у ее кровати, держа ее за руку, и миссис Догерти, очевидно, узнавала его и радовалась его присутствию. Пришла Мэгги, но она так отчаянно плакала, что, ей-ей, было бы лучше, если бы она вообще не приходила.

Постепенно миссис Догерти пришла в себя и начала потихоньку понимать, что происходит вокруг нее. Она понимала обращенные к ней вопросы типа «можете ли вы поднять левую руку?» или «можете ли вы поднять указательный палец?», выполняла указания, но у нее была тяжелая гемиплегия. Она совсем не могла двигать правой ногой и рукой; глаз, рот и язык были перекошены, и она не могла разговаривать. Несколько раз она пробовала что-то произнести, но никто не мог разобрать ни слова. Слезы наворачивались на ее глаза, когда она в очередной раз безуспешно пыталась что-то сказать.

Ухаживать за ней было трудно – так всегда бывает с пациентами в таком состоянии, – и это отнимало у нас много времени. Мы меняли положение ее тела каждые два часа, двигая руки и ноги и массируя те области, где могли образоваться пролежни. Мы удалили ей зонд, очистили рот, привели в полулежачее положение и пытались накормить с ложечки кашицеобразной пищей, но ей было трудно глотать, и еда часто вытекала изо рта. Если жидкость попадала в трахею, она захлебывалась, и приходилось применять отсасыватель. Физиотерапевт приходил каждый день, чтобы заниматься ее парализованными конечностями. Потом, когда ей сняли швы и удалили дренажные трубки, мы надели ей на голову маленькую белую шапочку, и она снова стала похожа на женщину.

Мэгги сообщила своим работодателям, что она берет перерыв и будет жить в доме своей матери неизвестно сколько времени. Она примирилась с маминым состоянием и приходила навещать ее каждый день, подолгу сидела с ней, рассказывая о своей жизни, о своих мужчинах и планах на будущее. Стоит ли ей отказаться от фриланса? Но что делать вместо этого? Мать не могла ничего ответить.

Мэгги продолжала болтать без умолку и вскоре обнаружила то, что обнаруживают многие родственники пациентов: лишенному речи, полупарализованному человеку очень приятно, когда с ним разговаривают так, будто все в порядке, и не ожидают словесного ответа. Мэгги говорила о своем отце, о днях, проведенных в старом доме, когда они все были маленькими, о домике на дереве в саду, о летних пикниках у ручья и о том, как они думали, что за ними идет страшный бык, но это была всего лишь заблудившаяся корова. Она болтала и болтала, и обе были совершенно счастливы.

Однажды Мэгги сказала:

– Завтра к тебе придет Присцилла. Она не хочет ночевать ни у меня, ни у Джейми! Представляешь, она хочет остановиться в гостинице! Я боюсь Присциллы, мама, а ты? Она такая холодная, чопорная и правильная, и я уверена, что она не одобряет меня. Но каждый раз, когда она так смотрит на меня, я вспоминаю, как мы были еще девчонками и однажды пошли с ней на чей-то день рождения, она надела ролики и ковыляла в них по всему дому. Она намочила свои трусики, и, когда мы сели пить чай, после нее осталось большое мокрое пятно на подушке кресла. И вот когда я это вспоминаю, мне приятно, и я думаю: «И вы тоже не всегда были таким уж совершенством, Мисс Совершенство».

Они обе рассмеялись, и из уголка рта матери потекла слюна. Мэгги нежно вытерла ее и поцеловала мать. Она прошептала:

– Нам было так здорово, правда, мамочка! И будет здорово, когда тебя выпишут. Я всегда буду рядом, чтобы заботиться о тебе.

Присцилла приехала на следующий день. Она была высокой, стройной и чинной, с таким спокойным лицом, как будто ничто не может вывести ее из себя, а из-за узких ноздрей казалось, что она все время презрительно фыркает, особенно когда она поджимала губы и поднимала брови.

Несмотря на кажущееся самообладание, Присцилла была очень напряжена – чувствовалось, что ей не по себе. Больница никогда не была частью ее жизненного опыта, и здесь она не могла контролировать происходящее. Еще до встречи с матерью она попросила разрешения поговорить с врачом-консультантом. Я сказала, что мисс Дженнер все утро в операционной, а днем ведет прием, и сегодня она вряд ли появится в палате. Ноздри Присциллы еще сильнее сузились, и она произнесла четким, резким голосом:

– Пожалуйста, сообщите мисс Дженнер, что я нахожусь в Лондоне в течение ограниченного времени и прошу о беседе с ней при первой же возможности.

Я пообещала поговорить с мисс Дженнер и спросила, не хочет ли Присцилла повидаться с матерью? Она сухо ответила:

– Да, конечно.

И я отвела ее в боковую палату, где уже были две медсестры. Они вымыли миссис Догерти, сменили ночную рубашку и даже сумели вытащить ее из постели, чтобы усадить в кресло. Одна из них стояла на коленях на полу, устраивая ноги миссис Догерти на скамеечке, а другая повязывала ей на шею нагрудник, который должен был впитывать капающую слюну. Тело больной съезжало вправо, несмотря на подушки, положенные для упора, и она пыталась смотреть перед собой, повернув голову так, чтобы левый глаз был повыше. Очевидно, она узнала свою дочь, потому что из ее горла вырвался булькающий звук и она приподняла левую руку в приветствии.

Присцилла не произнесла ни слова. Я приоткрыла окно, и одна из медсестер вопросительно посмотрела на меня – стоит ли сейчас дать миссис Догерти ее утреннее питье? Мы поняли друг друга без слов: в присутствии этой женщины всем явно не по себе, она может оказаться еще и придирчивой. Попытка напоить мать даже из специальной чашки для кормления, вероятно, будет ей отвратительна. Так что никакого кормления и питья. Ну, то есть не сейчас.

Одна из медсестер поставила стул рядом с миссис Догерти. Я спросила Присциллу, не хочет ли она чашечку кофе, но она покачала головой. Она по-прежнему молчала. Мы вышли из палаты и закрыли за собой дверь.