Книга Охотящиеся в ночи - Яна Алексеева

Толпа — самое мерзкое, что может получиться из группы разумных. От этой медленно колышущейся людской массы разило брезгливым любопытством и радостным облегчением: не с ними, не с ними случилось несчастье. Кто-то, насмотревшись, отходил, спеша по своим делам, кто-то, наоборот, пробирался ближе. Неспешный дрейф потных ног и сумрачных, несмотря на яркое утро, настроений, раздражал.

Забившись в угол между серой облезлой стеной кассы и тумбой с намотанным на нее толстенным канатом, приятно пахнущим смолистой пенькой и гибкой просоленной сталью сердечника, я облегченно отфыркалась.

Идиотка. Только толпа меня и спасла от пристального взора русала и тяжкого духа смерти, бьющего прямо в разум. Тонкий нюх уверенно рассказывал, кто, куда и зачем направляется, а общее настроение заметно приглушило боль от миазмов ужаса, проходящих сквозь мои чувства. И все равно я ощущала себя какой-то отстраненной от реальности. Голоса звучали тихим эхом, в отдалении. Сквозь гул проступил голос усталого следователя. Я дернула ухом, насторожившись. Мужчина перечислял фамилии погибших. А воспоминания русала в унисон с падающими в жаркое марево словами изливались в пространство, разбавляя мрачное настроение толпы.

Екатерина Мельникова. Высокая, стройная, ясноглазая. Воздушная, веселая и разбитная.

Андрей Свертхальде. Серьезный и сильный; внимательный взгляд, коренастая, но жилистая фигура.

Эллина Тернова. Избалованная, капризная, нежная, светловолосая и черноглазая.

Наталья Бышева. Истеричная, злая, но умная и расчетливая, светлоглазая блондинка с комплексом неполноценности.

Иван Северян. Холодный, расчетливый, спокойный, черноволосый и бледный.

Михаил Релье. Изящный высокий юноша, коротко стриженный и скуластый. Легкий и какой-то четкий.

Образ каждого из них возникал передо мной едва ли не воочию. Мертвые осколки душ будто вплавились в причал и, потревоженные силой замершего у воды Валентина Ивановича, стали доступны мне. Это… неправильно. Легкие тени кружились вокруг, невидимый хоровод обдавал холодом, отчего шерсть вздымалась на загривке. От тихого рычания тени немного шарахнулись назад, но спустя миг вновь объяли меня обрывками воспоминаний. Они не желали складываться в цельную картинку. Лица и события мельтешили светлыми размазанными пятнами, полными самых разных эмоций.

Я зажмурилась, подавив желание прикрыться лапами. Да что же это… К горлу подступила тошнота. Жалобно заскулив, я поднялась и, пошатываясь, будто пьяная, попятилась назад.

Что происходит? Почему мне хочется взвыть, выплакивая горечь, боль и смертельную обиду? Почему я хочу во все горло спеть… погребальную песню? Подальше отсюда, от странных желаний, почти неодолимых, от толпы, попавшей под чары высшего русала.

Стоп. Русал… Это от него, похоже, тянется эхо погребальной песни.

Задевая боком шершавую железную стену, я отползла на подгибающихся ногах еще дальше. Прочь от накрытой саваном печали толпы, мрачного неслышного голоса, многократно отражающегося от воды и уносящегося куда-то вниз по течению.

Русал стоял на самом краю причала, ветерок трепал короткие волосы, безжалостное солнце жадно вгрызалось в кожу. Прищурившись, мужчина неслышно шевелил губами. Потом замолк, развернулся, посмотрел на второго следователя, того, который прятался под иллюзией, и прошептал:

— Сегодня вечером жду от вас отчет. И конклав тоже… где обычно.

Тот послушно кивнул и нырнул под ленту, огораживающую часть причала. Валентин Иванович, обтерев потный лоб платком, медленно двинулся вдоль неровной, обитой ржавой железной лентой кромки, бросив на меня мимолетный взгляд. Забившись в удачно падающую тень от высокой тумбы, я лихорадочно припоминала, надела ли кольцо иллюзии. Уж очень необычной расцветки у меня шкура.

Русал прошел мимо, направляясь к ведущим наверх ступеням, унося с собой горьковатый шлейф, сдернутый с введенной в транс толпы. Окончательно муть с сознания сошла, когда затарахтел, чихая и кашляя, мотор пазика, в который были погружены тела. Что ж, пора и мне. Только в обратную сторону. И я, осторожно, вдоль стеночки обогнув огороженную часть причала, потрусила домой. На конклав лучше являться в первой ипостаси.

Я почти наслаждалась прогулкой. Какое-никакое занятие появилось! Проскользнула по ступеням, спускающимся к воде, миновала слепяще-белый пыхтящий дымом круизный пароход, пришвартованный у самых крайних причалов, и аккуратно, старательно пропуская через себя реальность, направилась вдоль берега. Недостроенные бетонные блоки прожаривало солнце, из колодцев пованивало подтухшей водой, а осыпающиеся выщербленные стены, поросшие сухой травкой, почему-то пахли ржавым железом и пеплом. Обычным, костровым.

И песчаный язык, разрезающий берег, и плотная плиточная кладка у мемориала морякам, намертво вклепанного в бетон то ли тральщика, то ли военного катера, и галька грязноватого пляжика, и крутые склоны, поросшие горькой полынью и остистыми метелками трав, окутывали меня этим запахом.

Железо и пепел… Так, наверное, пахнет старая война. Волгоград, Сталинград… Земля помнит, даже если люди забыли.

Добравшись до моста, я задумчиво уселась у одной из опор. Склон резко обрывался, крутой горкой скатываясь к асфальтовой дороге. По ней, неловко дергаясь из стороны в сторону, кружила какая-то машина. Тишина, только саранча стрекочет и над головой подрагивает полотно моста, когда по нему с шелестом проносятся автомобили.

Потянувшись, я изменилась. Выпрямившись, посмотрела на исчерченные белым узором руки и тоскливо вздохнула. Когда я стану замечать очевидное, то, что происходит со мной? Вчера я сняла колечко с иллюзией и все это время щеголяла в потрясающе экзотичном виде. Охохонюшки.

И чего мне не хватает? Кого, если точнее. Павла. Я постоянно пытаюсь дотянуться до него по тонкой нити, оставшейся в сознании только слабым отголоском. Машинально. Чаще всего, чтобы спросить совета, иногда — прикоснуться к прохладной коже…

Сорвав горсть травы, поднесла ее к носу и глубоко вдохнула. Горькая полынь и сладкая медуница вымели из головы зарождавшееся мрачное настроение. Клацнув зубами, я прикусила саранчу, выпрыгнувшую из пучка прямо мне в лицо. Выплюнула дергающиеся ножки и разжевала жестковатый панцирь.

Ну надо же! Я вытащила из чернущей депрессии Пьющего кровь и едва не провалилась в такую же сама. Значит, будем считать эту авантюру с расследованием лекарством от плохого настроения. А про то, что любопытство губит не только кошек, но и волков, пока забудем.

Сплюнув, я вскочила и в три движения забралась на опору моста. Там, в щели между настилом и узкой дорожкой для обслуживающего персонала, лежал пакет. Прихватив хрустящий сверток, спрыгнула вниз и кувыркнулась, едва не скатившись по крутому склону. Из пакета я вытряхнула кепку и интересное одеяние. Обожаю его. Особенно здесь и сейчас, на таком солнцепеке. Это было длинное темно-серое платье — наподобие монашеской рясы, но из легкого шелка, с белой вышивкой по плечам и квадратным вырезом под горло. Рукава прикрывали запястья, а подол полоскался по земле. У меня таких пять штук. Про запас. Едва я прочувствовала погодные особенности сего города и окрестностей, сразу отоварилась подходящей одеждой в ближайшем торговом центре. Щеголять по жаре в полном мотоциклетном доспехе не считаю разумным.