Книга Девочка и пёс - Евгений Викторович Донтфа

пусть и медленно, благодаря своему долгожительству, но неуклонно исчезает. И естественно Цысу было очень любопытно услышать пение настоящего Певца рода и потому он также присоединился к просьбе кирмианки. Талгаро, немного смущенный, в конце концов взял в руки келингу и некоторое время осторожно перебирал струны и чуть-чуть подтягивал колки. Затем он заиграл грустную, проникновенную мелодию и негромко запел. Он пел очень старую песню, которую обычно именовали "песнь беглеца" и повествовала она о сбежавшем рабе. Но Цыс уже через несколько секунд уверился, что для такого голоса слова уже не важны в принципе. Он пронзал навылет и в тоже время застревал где-то в самых костях и крови и казалось, что всё тело сладостно дрожит и вибрирует от переполнявшего счастья и восторга. "С облаками домой плыву, Хоть и в яме, подобный зверю. И Тебя ли, мой Бог, зову, Если больше в Тебя не верю?" Голос обволакивал и поглощал и тут же отпускал, освобождал, будто говорил "лети, лети выше" и сердце то приятно замирало, то начинало биться как могучий прибой и объятья чего-то неуловимого, но непередаваемо прекрасного крепко стискивали грудь, а по спине бежали зудящие мурашки, словно там из плоти выпрастывались зачатки крыльев и радостный трепет проходил по телу, которое одновременно переживало и упоение и страх как будто стоишь у бездонной пропасти и смотришь в неизмеримую светлую даль. "Моя жизнь — на ветру свеча, Моя доля — глухая глыба, Но с любой стороны бича, Говорят, существует выбор." Цыс, словно напуганный вроде бы хотел отстраниться, откинуться назад, отвернуться, укрыться от голоса, но то что яростно и сладко пульсировало в глубине его живота изо всех сил тянулось к этому сказочному звучанию и Цыс тянулся вместе с ним. "Говорили, что цепи снять Может только одна могила, Но рабом мне не умирать, Мне и жизни такой хватило"

И когда Талгаро замолчал у Цыса щипало в глазах и он с каким-то совершенно незнакомым ему стыдом и раскаяньем понимал что вот-вот из глаз проступят слезы. Кое-как придя наконец в себя, Цыс тихо сказал: "Пейте чай, пейте, а то остынет".

И после того как оба гостя, провалившись в крепкие сети Морфея, бесчувственно сползли под стол, Цыс еще долго сидел за столом и глядел куда-то в стену. Его мысли бродили по мрачным закоулкам памяти, вызывая к жизни воспоминания о том как именно он получил свои жуткие шрамы на животе.

137

Карета подъехала к центральному входу огромного трехэтажного каменного дома. Уже свечерело и многие окна, большие и застекленные, были ярко освещены. Первым из экипажа вышел Бока, затем Элен. Девочка испытывала сильный мандраж. У неё ощутимо тряслись ладони и в коленках сквозила неприятная слабость. Приехавших встречали трое мужчин в круглых шляпах, темных костюмах и вооруженных мечами и дубинками. Немного в стороне, за широкими перилами мраморной лестницы, застыли три тощих фигуры авров. В наступающих сумерках Элен взволновано оглядывала всех этих незнакомцев. Её маленькое сердце тревожно билось, полное дурных предчувствий. Она и сама не знала чего именно, но страх уже не отпускал её ни на секунду. Её взгляд испуганно застыл на ящерообразных гуманоидах. Их внешний облик, её, ребёнка из Звездного Содружества, нисколько не напрягал, но само присутствие обескураживало: "Зачем они здесь?". К ней подошел Мастон Лург и увидев его, девочка почувствовала странное облегчение. Он оставался еще чем-то привычным и знакомым в этом чужом окружении.

— Идите за мной, — сказал Бока.

Судья про себя отметил что никаких лакеев возле парадных дверей уже не было и створки распахивали хмурые стражники в круглых шляпах.

Поднимаясь за Бокой по лестнице, Элен оглянулась и посмотрела на Галкута. "В последний раз", почему-то подумалось ей. Он мрачно смотрел на уходящих людей. Его обезображенное худое лицо казалось еще более угрюмым чем обычно. Но поймав взгляд девочки, он чуть улыбнулся, словно пытался её ободрить. И Элен не зная почему, улыбнулась в ответ. Ей стало грустно и тоскливо. Она, Бока и судья вошли в дом и двери за ними закрылись. В огромном холле кроме них никого не было. По лестнице, с ковром и сверкающей балюстрадой, они в полном молчании поднялись на второй этаж, прошли по длинному коридору и остановились возле высокой двери. Элен изо всех сил пыталась унять дрожь. Эти огромные гулкие безлюдные помещения, с тяжелыми шторами на окнах, трепещущим светом ламп, каменными изваяниями в темных нишах подавляли её, угнетали, заставляли её чувствовать себя еще более маленькой и беззащитной чем она есть.

— Ждите здесь, — сказал Бока, с некоторым трудом приоткрыл дверь и исчез внутри.

Судья и девочка остались одни в пустом коридоре.

Мастон Лург переживал странную смесь эмоций. Вроде бы и облегчение от того что вот-вот всё закончится и вместе с тем сожаление, даже какое-то смутное раскаянье. А еще волнение, совершенно непонятное волнение от мысли что он вероятно видит девочку в последний раз и вскоре они расстанутся навсегда. Не понимая что он хочет сказать, он подошел к ребенку:

— Элен, послушай…, — он не знал что говорить дальше, но остро чувствовал что обязательно надо что-то сказать, как-то попрощаться с этой удивительной девочкой.

Элен глядела на него внимательно и серьезно и от этого судье было еще больше не по себе.

— Скорей всего это последний раз, когда мы можем поговорить и возможно мы больше никогда не увидимся…, — судья снова смолк, с каким-то страхом ожидая от ребенка какого-нибудь язвительного замечания. Но девочка молчала и продолжала смотреть на него. — Я прекрасно понимаю, что для тебя я настоящий монстр, и ни в коем случае не собираюсь пытаться убедить тебя что это не так. Я только хочу сказать…, — но он не знал что хочет сказать, он хотел как-то выразить то глубокое переживание что охватило его, хотел дать понять этой вздорной девчонке, что она для него не просто товар, что она давно стала для него чем-то большим, человеком о расставании с которым он действительно по-настоящему сожалеет. На мгновение ему стало стыдно за весь этот слюнявый мелодраматизм, взрослый мужик и стоит тут кривляется перед несмышлёной малявкой. Но и этот стыд нисколько не смог урезонить то светлое томительное чувство, что наполняло его сердце. — Я только хочу сказать…, — "плевать как это прозвучит", решил он, — что если мне всё же доведется в этой жизни иметь ребенка, я очень хочу чтобы он хотя бы отчасти походил на тебя. — И снова ему стало стыдно за свое откровение