Книга Сказка о смерти - Андреас Грубер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Керстин немного подумала.
– Нет, в этой нет, но есть в «Огниве». Там солдат должен был достать для ведьмы огниво из дупла старого дерева.
– И все эти сказки дедушка тебе читал?
– Да, много раз… у дедушки только эта книга.
– Как она называется?
– Не знаю. «Сборник сказок» или как-то так.
– Что на обложке?
– Ее уже нет.
– Спасибо, ты настоящее сокровище! Я должна положить трубку.
– Ты вышла на новый след?
– Да, ты бесподобна, – констатировала Сабина.
– Не стоит благодарности, – по-взрослому ответила Керстин. – Всегда к твоим услугам.
– Спасибо, целую! – Сабина положила трубку и открыла новый документ Word на своем ноутбуке.
– Мне кажется, мы должны серьезно поговорить! – начал Снейдер.
Сабина быстро подняла руку, даже не взглянув на него.
– Не… сейчас!
– У вашей племянницы начнутся ночные кошмары, если вы и дальше будете рассказывать ей подобные истории.
Сабина проигнорировала его комментарий и продолжала вносить в файл всю информацию по четырем убийствам, которая приходила ей в голову. Убитая чернокожая судья, которой убийца срезал лицо и приклеил его на зеркало: это могла быть – пусть и сильно притянутая за уши – сцена из «Гадкого утенка». Голая, подвешенная за волосы и выставленная напоказ в Берне директорша федпола могла изображать сцену из сказки про голого короля. А сожженный вместе с пнем неизвестный мужчина на озере – сцена из «Огнива». Сабина печатала как одержимая. Но что с…
– Вы пишете свои мемуары?
Сабина коротко подняла глаза.
– Не сейчас!
Но что с безногой женщиной, которую посадили на кол в замке Хоэнлимбург? Что могла символизировать она? Сабина мысленно прошлась по всем сказкам, какие могла вспомнить, – «Принцесса на горошине», «Гензель и Гретель», «Белоснежка», «Бременские музыканты» и «Девочка со спичками» – но не нашла ни одной подходящей ассоциации. Существовали сотни возможностей. Это был притянутый за уши след, но первая более или менее приемлемая связь, которая неожиданно придавала убийствам смысл: определенные сцены из старых народных сказок.
– Приехали! – крикнул им водитель.
Сабина закончила печатать, сохранила документ и подняла глаза. Машина остановилась перед залом вылета.
– Мы уже…
– Да, сейчас! – перебил Снейдер водителя. – Вы мне наконец скажете, что это за вздор со сказками?
– Помните убийство Йоаны Бек, которое вы разбирали со студентами? – начала Сабина. – Вы сказали, что шизофреники не умеют интерпретировать гримасы и мимику других людей и чувствуют угрозу с их стороны. И возможно, поэтому убийца вырезал у Бек лицо.
– Да, и что?
– Но это не обязательно так. Может, он просто хотел обезобразить ее.
Снейдер долго смотрел на Сабину, не говоря ни слова.
– О чем была театральная постановка Пита ван Луна? – спросила она.
Снейдеру не пришлось долго думать.
– О сказках.
Воскресенье, 27 сентября
Ханна спала ужасно – сначала полночи она не могла заснуть, а потом ее мучил один и тот же кошмар. Наконец в три часа ночи она встала и, вся в поту, шатаясь, подошла к окну. В темноте ударилась коленом о край кровати. С комом в горле и паническими приливами жара, она сдвинула занавеску в сторону, распахнула окно и встала перед решеткой. Шторм и морской бриз охладили ее тело, а маяк освещал комнату на каждый пятый или шестой вдох.
Для того, кто стоял ночью на скалах и смотрел на здание, это должно было выглядеть странно. Полуголая женщина, которая посреди ночи, замерев в окне, купалась в лучах маяка.
Затем шторм внезапно усилился. Порыв ветра ворвался в квартиру, подхватил лежавшие на столе листы бумаги из плафона, погнал их по комнате и прижал к оконной решетке. Некоторые листки проскользнули между прутьями. «Черт возьми, нет!» Ханна попыталась их схватить, но тут решетка сдвинулась с места. Прутья с треском вырвались из креплений. Оконная рама доходила Ханне до коленей. Она потеряла равновесие, замахала руками, ища, за что схватиться, но уцепилась только за занавеску.
Кольцо за кольцом, ткань оборвалась со штанги. Ханна не удержалась и выпала из окна. Она ощущала холод и легкие уколы моросящего дождя на своей коже, слышала свист ветра, шум морского прибоя, а потом упала на скалы. Треск костей, брызги крови на камнях, которая была тут же смыта морской водой. А ветер над головой уносил листы бумаги в море…
Ханна проснулась и, вся в холодном поту, резко села в кровати. Черт! Опять этот сон. Ее сердце колотилось. Она посмотрела на окно. Занавеска была чуть отодвинута в сторону. Конечно, окно не доходило ей до колен. И решетка была надежной, она не выломается из стены, если к ней прислониться.
Она поднялась с ощущением, что ее переехала машина, приняла таблетку от головной боли, встала под душ и включила горячую воду. Напряжение в затылке медленно уходило, а горячая вода вымывала пот из пор. Спустя несколько минут она потянулась к крану и включила холодную воду.
«Добро пожаловать, – подумала она. – Новый день в аду».
После совместного обхода с социальным работником у Ханны по плану было два часа офисной работы. Она сидела с папкой, полной чеков, перед компьютером, и сверяла счета заключенных. Затем она должна будет следить за арестантами, занятыми в садовом хозяйстве. Но до этого не дошло. Телефонный звонок Морены прервал ее работу. Директор Холландер немедленно хотел видеть ее в своем кабинете.
Путь был недлинным – вниз по коридору, через комнату Морены, и вот она уже стояла в кабинете Холландера. Директор сидел за своим письменным столом, в пепельнице дымилась сигара. Рядом с ним стояла майор доктор Ингрид Кемпен – выпрямившись и сложив руки за спиной. Ханна невольно подумала о диске, который так и не положила обратно.
Что все это значило? Не хватало только, чтобы они вызвали в кабинет Морену. «Они предстали пред судом»[11], – вспомнилась Ханне строчка из Шиллера.
– Вы хотели со мной поговорить.
– Мы заметили, – начал Холландер, подавшись вперед и вальяжно положив руки на стол, – что вы очень интересуетесь документами, которыми уже интересовалась ваша предшественница.
Сердце Ханны забилось сильнее. Значит, вот в чем дело.
– Чем же она интересовалась?
– Вы и сами знаете, – заметил Холландер. – Избавьте нас от лишней болтовни.
Конечно, Ханна знала, о чем речь, но, возможно, все это был блеф – а блефовать она могла не хуже.