Книга Колёса - Артур Хейли

– Мы ведь это уже пробовали, верно? И ничего не вышло, потому что я скучал без тебя. – И он решительно произнес:

– Нет, все останется по-прежнему, даже если мне и будет порой трудно. К тому же, – весело добавил он, – не можешь ты вечно говорить мне “нет”.

В машине наступило молчание. Бретт свернул на Вудворд-авеню и поехал на юг.

– Сделай для меня кое-что, – сказала вдруг Барбара.

– Что?

– Закончи картину. Ту, которую мы сегодня смотрели. Он удивился:

– Ты хочешь сказать, что это может что-то изменить в наших отношениях?

– Не уверена. Я знаю только, что это – часть тебя, крайне важная часть, нечто такое, что сидит внутри и должно быть выпущено наружу.

– Как солитер?

Она отрицательно покачала головой.

– Леонард верно сказал: у тебя большой талант. Автомобильная промышленность никогда не даст тебе возможности полностью проявить себя, если ты до конца дней своих будешь заниматься только моделированием.

– Послушай! Я закончу картину. Я в любом случае собирался ее закончить. Но ведь и ты тоже в автомобильном деле. Где же твоя лояльность?

– Оставила в конторе, – сказала Барбара. – Она при мне только до пяти вечера. А сейчас я принадлежу сама себе и хочу, чтобы ты тоже принадлежал сам себе и был подлинным Бреттом Дилозанто.

– А как я узнаю этого малого, если встречу на улице? – Бретт задумался. – О'кей, значит, живопись – моя стихия. Но знаешь ли ты, какие трудности ждут художника, любого художника, как трудно стать великим, добиться признания и, кстати, хорошей оплаты?

Они свернули на дорогу, которая вела к скромному бунгало, где жили Барбара и ее отец. В гараже уже стояла серая машина.

– Твой старик дома, – сказал Бретт. – Что-то сразу стало холодно.

Мэтт Залески находился в своей оранжерейке, примыкавшей к кухне, и, услышав шаги Бретта и Барбары, входивших через боковую дверь, поднял на них глаза.

Он пристроил оранжерейку вскоре после того, как купил этот дом восемнадцать лет назад, переехав сюда из Уайандотта. Переезд на север, в Роял-Оук, олицетворял тогда для Мэтта продвижение вверх по лестнице материального благополучия по сравнению с тем, как он жил мальчишкой со своими родителями-поляками. Оранжерейка была его хобби, в ней он проводил время, чтобы сбросить с себя напряжение, которое накладывала на него работа на заводе. Но это редко помогало. К тому же, хотя Мэтт по-прежнему любил причудливую форму, бархатистость и даже запах орхидей, которые он здесь выращивал, усталость, накапливавшаяся за день, превратила заботу о цветах из удовольствия в тяжкую обязанность, о которой тем не менее он никогда не забывал.

Вот и сегодня вечером, вернувшись всего час назад – а он дольше обычного задержался на заводе из-за критической нехватки материалов – и наскоро поужинав, он решил, что надо заняться пересадкой и перемещением цветов, так как дольше это уже нельзя откладывать. Когда раздался шум машины Бретта, Мэтт уже переставил несколько растений – последней была желто-пурпурная Masdevallia triangularis – в более влажное место, где лучше ощущался ток воздуха. Он осторожно поливал цветок, когда Бретт и Барбара вошли в дом.

– Привет, мистер Зед, – сказал Бретт, появляясь в открытой двери оранжерейки.

Мэтт Залески, который терпеть не мог, когда его называли “мистер Зед”, хотя и еще кое-кто на заводе называл его так, что-то буркнул вместо приветствия. Барбара подошла к ним, чмокнула отца и ушла на кухню готовить горячий солодовый напиток.

– Ух ты! – вырвалось у Бретта. Решив проявить к хозяину внимание, он принялся оглядывать полки, заставленные горшками, и свисавшие с потолка корзиночки с орхидеями. – До чего же это здорово, когда у человека есть свободное время, которое он может отдавать такой красоте. – Он не заметил, как при этом поджал губы Мэтт. Указав на Catasetum saccatum, которая росла на полочке среди еловой коры, Бретт с восторгом добавил:

– Какая красавица! Точно птица в полете.

На мгновение Мэтт оттаял, залюбовавшись вместе со своим гостем роскошным пурпурно-коричневым цветком, протянувшим вверх свою чашечку и причудливые лепестки.

– Пожалуй, в самом деле похожа на птицу, – согласился он. – Я этого раньше никогда не замечал.

Неосторожным вопросом Бретт нарушил установившийся было мир.

– А как на конвейере, мистер Зед, – веселый был денек? Это ваше движущееся чудовище еще держится?

– Если оно и держится, – сказал Мэтт Залески, – то не благодаря дизайнерам, которые выдумывают всякие бредовые модели, а нам потом их выполняй.

– Ну, вы же знаете, чем мы занимаемся. Только и думаем, как бы задать вам, специалистам по железякам, головоломку потруднее, а то ведь вы того и гляди заснете. – Бетт обожал легкое подтрунивание – он сыпал беззлобными шутками столь же естественно, как дышал. К сожалению, он никак не мог уразуметь, что отец Барбары воспринимает это иначе и потому считает приятеля своей дочери пустобрехом. – Скоро вы получите “Орион”, – сказал Бретт нахмурившемуся Мэтту. – Он как в детской игре – сам будет строиться.

– Ничего само собой не строится! – взорвался Мэтт. – Вот этого вы, самоуверенные юнцы, никак не можете понять. Только потому, что у вас и вам подобных университетские дипломы, вы думаете, что все знаете и, раз вы изобразили что-то на бумаге, это наверняка должно работать. Ни черта подобного! Это нам, работягам, специалистам по железякам, как вы изволили выразиться, приходится все доделывать, чтобы… – И его понесло.

Вспышка Мэтта объяснялась усталостью, а также сознанием, что “Орион” действительно скоро к нему придет; что заводу, где он, по сути дела, командует, придется разобрать конвейер, потом заново его собрать, так как все будет делаться по-другому; что обычные проблемы, возникающие в связи с производством и представляющие немалую сложность, быстро вырастут до гигантских размеров и на протяжении многих месяцев будут снова и снова возникать; что самому Мэтту придется труднее всего, что он не будет знать отдыха и что в иные ночи ему не удастся глаз сомкнуть; более того, если что пойдет не так, винить будут его. Он уже не раз переживал такое – чаще, чем хотелось бы, – и очередное испытание, надвигавшееся так стремительно, отнюдь не вызывало у него восторга.

Мэтт неожиданно умолк, поняв, что все, что он говорит, относится в общем-то не к этому нахалу Дилозанто, хотя тот ему и не нравится, – просто в нем накипела горечь и сейчас вдруг вырвалась наружу. Он только собрался так и сказать Бретту и извиниться, когда в дверях оранжерейки появилась Барбара. Лицо у нее было белое как полотно.

– Папа, извинись за все, что ты тут наговорил. Первой его реакцией было упорное нежелание уступать.

– Что-что?

– Все в порядке, – вмешался Бретт, обращаясь к Барбаре; он никогда ничего долго не переживал. – Твоему отцу не в чем извиняться. Мы немного поспорили – и все. Верно, мистер Зед?