Книга Тайны народа - Эжен Сю

Едва Альбиник произнес эти слова, как римский полководец отдал приказания нескольким из своих военачальников, и они поспешно вышли из палатки. Цезарь между тем, овладев собой и, без сомнения, сожалея о том, что обнаружил свои опасения в присутствии галльских перебежчиков, постарался улыбнуться, снова лег на свою львиную шкуру, протянул еще раз свой кубок одному из своих виночерпиев и, прежде чем осушить его, сказал несколько слов переводчику, который перевел их так:

— Цезарь осушает свой кубок в честь галлов. Он очень благодарен им, так как они совершили то, что он сам хотел совершить. Ибо либо старая Галлия смирится, покорная и кающаяся, перед Римом, как самая смиренная невольница, или в ней не уцелеет ни одного городка, ни один из ее воинов не останется в живых, ни один из ее жителей свободным!

— Да услышат боги Цезаря! — ответил Альбиник. — Пусть Галлия будет обращена в рабство или опустошена, я отомщу тогда вождю ста долин, ибо его страданиям не будет предела, разом увидев порабощенным или опустошенным свое отечество, которое я теперь проклинаю!

Пока переводчик переводил эти слова, Цезарь, частью чтобы скрыть свои опасения, частью чтобы утопить их в вине, осушил несколько раз свой кубок и начал бросать на Мерое все более страстные взгляды. Потом, обдумывая что-то, он улыбнулся со странным видом, подал знак одному из своих отпущенников, сказал несколько слов ему и черной невольнице, все еще сидевшей у его ног, после чего оба вышли из палатки.

Переводчик заметил Альбинику:

— До сих пор твои ответы доказывали твою искренность. Если известие, которое ты сообщил, подтвердится, если завтра ты выкажешь себя ловким и отважным кормчим, то осуществишь свое мщение. Если ты угодишь Цезарю, он будет щедр, если обманешь — наказание будет ужасно! Видел ты, входя в стан, пятерых распятых на крестах? Это кормчие, которые отказались нам служить. Их пришлось нести на кресты, ибо члены их, изломанные в пытках, не могли более поддерживать их тел. Такая же судьба постигнет тебя и твою жену при малейшем подозрении.

— Я не боюсь этих угроз и не жду ничего от Цезаря, — гордо возразил Альбиник — Пусть он подвергнет меня сперва испытанию, осудить меня всегда будет время.

— Тебя и твою жену сведут в соседнюю палатку. Вас будут там стеречь как пленных.

Обоих галлов, по знаку римлянина, увели через крытый холстом проход в соседнюю палатку. Там их оставили одних.

Спустя немного, в тот момент, когда Альбиник и Мерое, утомленные путешествием, легли не раздеваясь на кровать, у входа в палатку показался переводчик, а из-за приподнятого полога можно было видеть испанских солдат.

— Цезарь желает сейчас с тобой говорить, — сказал переводчик моряку. — Следуй за мною.

Альбиник подумал, что ему хотят сообщить, в чем будет заключаться его служба. Он вместе с Мерое намеревался выйти из палатки, но переводчик остановил молодую женщину жестом и сказал ей:

— Ты не можешь нас сопровождать. Цезарь хочет говорить только с твоим мужем.

— А я, — ответил моряк, взяв жену за руку, — не покину Мерое.

— Как? Ты осмеливаешься не повиноваться моему приказанию? — сказал переводчик. — Берегись!

— Мы или вместе пойдем к Цезарю, — возразила Мерое, — или из нас не пойдет ни один.

— Жалкие безумцы! Разве вы не пленники и не в нашей власти? — сказал переводчик, указав на неподвижно стоявших у входа в палатку солдат. — Добровольно или силой, но я заставлю вас повиноваться.

Альбиник рассудил, что сопротивляться невозможно. Смерть его не страшила, но умереть теперь — это значило отказаться от осуществления цели, когда они, казалось, были так к этому близки. Однако он боялся оставить Мерое одну в этой палатке. Молодая женщина угадала опасения своего супруга, и, сознавая подобно ему, что следует подчиниться, сказала:

— Иди один, я буду ждать тебя без страха, это так же верно, как то, что твой брат искусный оружейник.

После этих слов молодой женщины, напомнивших о том, что под хитоном у нее висит на поясе выкованный Микаэлем кинжал, Альбиник, несколько успокоившись, последовал за переводчиком. Вход в палатку закрылся, и тотчас же Мерое послышался с той стороны какой-то стук. Подбежав к выходу, она заметила, что снаружи была приставлена прочная решетка. Вначале удивившись этой предосторожности, молодая женщина подумала, что для нее лучше быть запертой до прихода Альбиника и что, быть может, он сам попросил закрыть таким образом палатку до своего возвращения.

Мерое уселась в задумчивости на кровати. Она возлагала большие надежды на разговор, происходивший теперь, без сомнения, между ее мужем и Цезарем. Внезапно ее вывел из задумчивости какой-то странный шум, он послышался в той части палатки, которая приходилась против кровати. Почти тотчас же в том месте, где слышался шум, полотно раздвинулось. Молодая женщина встала. Первым ее движением было схватиться за кинжал, спрятанный под хитоном. Затем, уверенная в себе и в оружии, которое держала в руке, она начала ждать, повторяя про себя галльскую пословицу: «Тому, кто держит свою смерть в руках, некого бояться — некого, кроме богов».

В раскрывшемся проходе показалась невольница-мавританка, только что бывшая в палатке Цезаря.

Войдя в палатку, невольница тотчас упала на колени и протянула сложенные с мольбою руки к жене Альбиника. Молодая женщина, тронутая этим умоляющим жестом и отражавшейся на лице невольницы печалью, не почувствовала ни недоверия, ни боязни, но лишь участие, смешанное с любопытством, и положила свой кинжал на изголовье кровати.

Мавританка подвигалась вперед на коленях, с руками, все еще протянутыми к Мерое, которая с состраданием наклонилась к ней, чтобы ее поднять. Но невольница, приблизившись к кровати, где находился кинжал, одним прыжком бросилась к оружию, которое, по всей вероятности, не выпускала из виду с момента входа своего в палатку, и прежде чем супруга Альбиника успела опомниться, ее кинжал был брошен в темное отверстие палатки.

Обезоружив Мерое, мавританка засмеялась диким торжествующим смехом. Молодая женщина поняла, что ее предали, и бросилась к темному проходу, чтобы разыскать свой кинжал или спастись бегством, но выход ей заградил сам Цезарь.

Охваченная ужасом, Мерое отступила назад. Цезарь подошел ближе, а невольница исчезла в проходе, тотчас закрывшемся за ней. По неуверенной походке римлянина, по блеску его глаз, по румянцу щек Мерое догадалась, что он пьян, и ей стало менее страшно. Он держал в руке ларчик с драгоценностями. Молча взглянув на молодую женщину с таким бесстыдством, что она снова почувствовала, как краска стыда залила ее лицо, римлянин вынул из ящичка дорогое золотое ожерелье и поднес его к свету светильника, как бы для того, чтобы оно лучше блестело. Потом он с притворно-ироническим почтением поклонился, положил ожерелье к ногам молодой женщины и выпрямился, вопросительно глядя на нее дерзким взглядом.

Мерое, стоя с руками, скрещенными на груди, высоко поднимавшейся от негодования и презрения, гордо взглянула на Цезаря и кончиком ноги оттолкнула ожерелье.