Книга Дар из глубины веков - Дмитрий Агалаков

– Да-с, Петр Петрович, – кивнул Сулакадзев. – Все понял, все выполню! Честь по чести! Все тайны сохраню!

– Не стоило нам открываться, – покачал головой Дубровский. – Ой, не стоило… Подождать надо было… Вдруг бы ветер переменился…

Но сказанного не вернешь! Державин уже знал и о «Бояновом гимне», и о «Перуна и Велеса вещаниях». Державин не преминул поделиться находкой со своими друзьями: Олениным и святым отцом Евгением Болховитиновым. И тот и другой отнеслись скептически к этой находке.

В эти годы по России совершали командировку два археолога, впоследствии знаменитые ученые: Константин Матвеевич Бороздин и Александр Иванович Ермолаев. Они были молоды и хотели открытий! Отправил их не кто-нибудь, а Алексей Николаевич Оленин.

И вот он с ернической ноткой писал им:

«Вы ездили по белу свету отыскивать разные материалы к российской палеографии и едва нашли остатки какого-нибудь девятого, а может быть, только и двенадцатого века. А мы здесь нашли человечка, который имеет свиток, написанный во времена дяди и тетки Олега и приписанный Владимиром первым, что доказывает существование с самых отдаленных веков Российского царства… Если же вам этого мало, то у нас нашелся подлинник “Бояновой песни”!»

А Державин в то же самое время получил письмо от отца Евгения Болховитинова. Это был не простой священник! Почетный член Московского университета, действительный член Российской академии, член Санкт-Петербургской медико-хирургической академии, член Санкт-Петербургского общества любителей наук, словесности и художеств, почетный член и соревнователь общества беседы русского языка в Санкт-Петербурге. Болховитинов подружился с Державным в Новгороде, часто проводили время в имении Державина – Званке. Гавриил Романович посвятил святому отцу стихотворение «Евгению. Жизнь Званская».

Так вот, Болховитинов писал Державину:

«Славянорунный свиток и провещания новгородских жрецов лучше снести на конец, в обозрение русских лириков. Весьма желательно, чтобы вы, Гавриил Романович, напечатали сполна весь сей гимн и все провещания жрецов. Это для нас любопытнее китайской поэзии! Сулакадзев или не скоро, или совсем не решится издать их, ибо ему много будет противоречников. (Ах, как был прав мудрый священник! – А.Д.В.) А вы как сторонний и как бы мимоходом познакомите нас с сею диковинкою, хотя древность ее и очень сомнительна. Особливо не надо вам уверять читателя о принадлежности ее к первому или даже пятому веку».

Болховитинов увлекался археологией. Будучи вологодским епископом, написал ряд монографий: «Всеобщее введение в историю монастырей греко-российския церкви», «О личных собственных именах у славяно-руссов», «О разных родах присяг у славяно-руссов» и много других работ. Человеком был и увлеченным, и знающим.

В 1811 году Болховитинов писал товарищам по науке в академию:

«Сообщаю вам при сем петербургскую литературную новость. Тамошние палеофилы или древностелюбцы отыскали где-то целую песнь древнего славянорусского песнопевца Бояна, упоминаемого в “Песни о полку Игореву”, и еще оракулы древних новгородских жрецов. Все сии памятники писаны на пергаменте древними славяноруническими буквами задолго якобы до христианства».

Позже он о том же напишет и Николаю Михайловичу Карамзину, тот будет требовать у Сулакадзева оригинал, но не получит его. Это будет страшный 1812 год. И будет он страшным не только для всей России в целом.

Он станет тяжелейшим для Петра Петровича Дубровского…

В самом начале 1811 года в «Депо манускриптов» пожаловал Гавриил Романович Державин. Он и прежде бывал тут. Дивился собранной коллекции.

В один из его приходов Дубровский попросил:

– Гавриил Романович, будь столь любезны, если будут какие-то рукописи, которые вам уже не нужны, подарите их нашему «Депо». И поставьте ваш автограф на память потомкам.

– С удовольствием, Петр Петрович, – сердечно, хоть и по-барски улыбнулся живой классик. – Из уважения к вашему титаническому и столь полезному труду на ниве просвещения и к радости потомков, сделаю.

В «Депо манускриптов» скоро привезли две рукописи знаменитого русского поэта. На одной из них стояла дарственная надпись: «Сей манускрипт как охотнику до подобных редкостей подарен самим автором Петру Петровичу Дубровскому в Петербурге в 1811 году генваря 11 числа и подписан собственною моею рукою Гавриил Державин».

Все эти годы, работая с рукописями и книгами, Дубровский был счастлив. И справедливо считал, что ему достаточно одного знакомства со Строгановым. И был прав! Он жил и трудился за ним как за каменной стеной.

И вот все в том же 1811 году Александра Сергеевича Строганова не стало. Ушел из жизни екатерининский вельможа, великий меценат своей эпохи. И тотчас же тяжелейшая драма разразилась в жизни Петра Петровича Дубровского. Книжный рай, который так трудолюбиво создавал талантливейший коллекционер и просветитель своего времени, оказался под ударом.

Статс-секретарь Оленин не стал дожидаться, пока пройдет время. Строганов умер 9 октября. И очень скоро «Депо манускриптов» попало в осаду. Финансовая и административная проверка длилась четыре долгих месяца: с 12 ноября 1811-го по 2 марта 1812 года и стала адом для Петра Петровича Дубровского. Именно тогда он тяжело заболел. Стало ныть и сбоить сердце. Проверка утрат не обнаружила, Дубровский оказался кристально честен, но диагноз врача был страшен: «Выздоровления ожидать не приходится».

Можно только представить, что происходило в эти четыре месяца, если из человека здорового и никогда сильно не хворавшего Дубровский превратился в развалину.

И уже 5 апреля 1812 года Петра Петровича Дубровского отстранили от должности. Но удар следовал за ударом: у него отобрали казенную квартиру под предлогом возможной пожароопасной ситуации, «могущей истребить сокровище», и даже отказали в звании «почетного библиотекаря».

– Как можно-с, – сказал бедному Дубровскому один из секретарей Оленина. – Служба почетных библиотекарей приравнивается исключительно к действительной службе, Петр Петрович, а вы в отставке. Так что никак нельзя!

Но совсем без средств его не оставили. Не звери же!

– Вам будет единовременно выдано пять тысяч рублей и две тысячи за перевозку в Россию второй части рукописей, – ледяным тоном читал незнакомый Дубровскому чиновник, – также прибавлена тысяча рублей к назначенной в 1805 году пенсии. Очень хорошая награда! – в конце сказал Дубровскому чиновник. – Вы радоваться должны!

Но душу из него все-таки вытащили! Подавать апелляцию царю оказалось делом бессмысленным. Оленин был правой рукой всесильного Михаила Сперанского, а каждое слово последнего было на вес золота для государя. Строганов-младший где-то воевал, да и будь он в Петербурге, ничего бы не смог сделать. На торжество справедливости у Дубровского шансов не было. Новые люди управляли государством. К тому же стремительно надвигалась война с Наполеоном. Какое тут и кому дело до отстраненного от любимого дела библиотекаря? До его сердца, до его судьбы…