Книга Песни сирены - Вениамин Агеев

– Не советую, Санёк, – сказал мне Соловьёв, причём, против своего обыкновения, не со своей характерной ухмылкой, а даже как-то чересчур серьёзно. – Не советую. Меня всегда удивляли мужчины, в поисках тепла идущие на штурм какого-нибудь холодильника вроде неё. Глядя на их бурлящий энтузиазм со стороны, можно подумать, будто и в самом деле где-то там, в глубине, скрытый от посторонних глаз, сияет неугасимый пламень. Куда там! В конце концов, прорвав тысячу линий обороны, эти чудаки так и не находят ничего кроме вечной мерзлоты и слежавшегося наста. А ведь, казалось бы, всё должно быть просто и понятно с самого начала: женщина, выглядящая холодной, такая и есть на самом деле. Так зачем переживать понапрасну? Иди своей дорогой, а твоя Снежная Королева пускай себе идёт своей. Ведь её глаза не врут – они честно сообщают тебе, что внутри сосуда находится жидкий азот.

Даже тогда я ощутил некоторую правоту его слов, потому что ответил, если и немного обиженно, то всё-таки в тон:

– Хоть снежная, зато королева.

Действительно, у Нины всегда и везде, при любых обстоятельствах и в любой компании, проявлялись непонятно на чём основанные аристократические претензии – откуда только что бралось! Замечу, что впоследствии, после общения с тестем и тёщей, происхождение Нининого высокомерия и снобизма стало для меня ещё более загадочным, чем раньше. Но тогда, в самом начале нашего знакомства, мне даже нравился хрусткий обжигающий ледок в её глазах – особенно после того, как Нину удалось немного приручить и она стала выделять меня из прочей простолюдной массы. И всё же Лёнино предсказание насчёт пламени прозвучало обидно, поэтому я счёл нужным добавить:

– А по поводу огня – как знать. Может, и сияет.

– Ну разве только неоновый, – не согласился Лёня, правда, довольно миролюбиво – было заметно, что ему не хочется со мной ссориться из-за какой-то, как он наверняка считал, ерунды.

Тем не менее, наша переписка с Соловьёвым, бывшая до этого разговора довольно интенсивной, вскоре увяла, а после того, как у меня сменился почтовый адрес, прекратилась совсем. И всё это из-за Нины, вернее, из-за того, что он своими неосторожными словами, к несчастью, задел во мне какой-то слишком болезненный нерв. Примерно через полтора года после размолвки на перроне Лёня уехал за границу, как я узнал уже постфактум от одного из наших соучеников. В тот момент, наверное, ещё можно было восстановить с ним связь, но я всё никак не мог справиться с обидой, хотя и начал догадываться, что он не так уж и виноват. Спустя несколько лет, уже после развода, я всё-таки попытался найти Лёню, но потерпел неудачу. Письмо, отправленное на адрес его родителей, к моему искреннему огорчению, вернулось назад запечатанным в другой конверт и в сопровождении печальных известий в виде приложенной записки. Новая владелица дома сообщала, что родители Соловьёва поумирали один за другим, сначала мать, а потом и отец – впрочем, насколько я помнил, мой друг был очень поздним ребёнком, так что к моменту кончины им должно было быть лет под восемьдесят. Сам же Лёня, как следовало из письма, для продажи имущества на родину не приезжал, а, вступив в права наследования, оформил все дела через агентство недвижимости по доверенности, выписанной на имя какой-то дальней родственницы. Насколько я понял, в последний раз его видели в тех краях на похоронах матери. Что же касалось теперешнего адреса, то ни новой жилице, которая Лёню даже никогда не видела, ни ближайшим соседям, у которых она пробовала было навести справки, ничего об этом не было известно. Мои усердные поиски через различные средства электронной связи тоже не дали никакого результата. Всё же я надеюсь, что мне ещё доведётся когда-нибудь встретиться с Лёней, и тогда я попрошу у него прощения. Однако сейчас речь не о нашей дружбе, столь обидно угаснувшей, а о том, насколько верное суждение мой проницательный наставник вынес о Нине из одного-единственного мимолётного контакта.

Почти любой человек, пройдя через конкретный опыт и набив множество шишек, начинает различать специфические приметы грядущих ненастий. Так опытные моряки по характерной форме облаков на горизонте заранее знают, что на них идёт мощный шторм, хотя всё, что доступно восприятию случайного туриста на той же палубе и в ту же самую минуту, – это расслабленность неги экваториального штиля. Плохо только то, что смысл приобретённого опыта бывает нам доступен слишком поздно. Да и тогда он способен в большей степени помочь распознанию чужих коллизий, нежели своих собственных. А уж если вам недостаёт опыта… Словом, как ни банально это сравнение, но я устремился навстречу своим бедам, как мошка на пламя свечи. Помимо собственно красоты, должна была существовать какая-то иная причина, заставившая меня сразу и прочно влюбиться в Нину, как только я её увидел – ведь я вырос не в пустыне, и красивые девушки были мне не в такую уж диковинку. Во внешности Нины, безусловно, содержались некие особые черты, несущие для меня притягательность в виде скрытого знака её единственности. Но имелось ещё одно важное обстоятельство. Я не только признал в лице Нины «королеву» – ибо сам по себе королевский статус ничего не значит. Бывают царственные особы чужих держав, и бывают царственные особы без свиты. Я же мгновенно ощутил себя её подданным. То, что бросило меня к её ногам, как мне стало понятно позже, вовсе не так уж и уникально, только всякий раз принимает чуть-чуть разные формы, иногда довольно причудливые. Один философ как-то сказал, что настоящий мужчина хочет женщину как самую опасную игрушку, поскольку алчет двух вещей – опасности и игры. Не берусь судить, кого можно называть настоящим мужчиной, а кого нет, но впоследствии я не раз сталкивался с подобными себе персонажами. Все они были похожи друг на друга, как поточно-массовые оттиски, вышедшие из-под одного и того же пуансона, лишь с небольшими декоративными отличиями: укротитель тигрицы, фаворит королевы, смертный любимчик бессмертной богини. Впрочем, как известно, ещё Гёте, упоминая о курьёзном споре Гоцци и Шиллера по поводу числа сюжетов в литературе, иронизировал над тем, что людские страсти не блещут разнообразием. По его словам, драматург Гоцци утверждал, что существует лишь тридцать шесть драматических ситуаций. Возмущённый возводимой на человечество клеветой Шиллер долго ломал голову, чтобы найти больше, но не смог найти даже столько, сколько Гоцци.

Примерно к такой же по заурядности гамме сводился и выдуманный мною идеальный образ Нины: королева, богиня, лучезарное солнце. Хотя, нет – солнцем она, пожалуй, никогда не была, да и вряд ли бы это могло мне в ту пору понравиться. Солнце светит всем, вот в чём закавыка. В тогдашнем состоянии ума я бы, пожалуй, нашёл подобную неразборчивость предосудительной и даже оскорбительной для себя. Нет, Нина всё же была именно королевой – надменной, холодной, но в то же время великодушной и даже, по мере надобности и при наличии соответствующих заслуг, щедрой, хотя её щедрость и была не более чем имитацией чувства благодарности. Тем не менее, моё усердное служение – а наши взаимоотношения нельзя было назвать иначе чем служением с тех пор, как Нина без объяснения причин отвергла всякие попытки ухаживания, но снисходительно приняла мою заботу о ней, – приносило некоторые плоды. Сначала я стал человеком её круга, затем близким другом и наконец претендентом на роль фаворита – фаворита не по велению сердца королевы, но по совокупности заслуг. Во всяком случае, я верил, что у меня есть шанс. И, к несчастью, как показали дальнейшие события, он у меня действительно был.