Книга Моя шокирующая жизнь - Эльза Скиапарелли

Мне посчастливилось сотрудничать с необыкновенными женщинами. Случилось так, что я работала с ними бок о бок в области организации помощи: Энн Морган и ее секретарь Гиллем, Изабелла Кемп, Кетлин Хейлз, Терез Бонни и Флоренс Конрад. Эти имена недостаточно известны. Были и другие, но эти женщины составляли подлинное ядро доброй воли и понимания; они были способны забыть самих себя, как никто другой, отличались трогательной скромностью, умением любить ближнего и, наконец, глубокой преданностью стране, на которой, казалось, уже пора поставить крест, – Франции. Изабелла Кемп долгие годы прожила во Франции и стала фанатичным, непоколебимым другом. Эта девушка, племянница мультимиллионеров, которые всегда жаловались на нищету, она неизменно раздавала свои деньги друзьям, если те по-настоящему в них нуждались, или просто любителям брать взаймы (единственный ее недостаток – она путала одних с другими и всем верила). В начале войны Изабелла организовала кассу взаимопомощи в своей квартире на набережной Вольтера. Монументальная и ростом, и своим благородством, и преданностью, она, как могла, приняла на свои плечи заботу о судьбе Франции, сняла огромный ангар, наполнила его колыбелями и отдала в распоряжение солдатским женам, которым требовалось место, где можно оставить ребенка, пока они искали работу. Эти женщины ставили на пол как попало тощие тюки с пожитками, а дети, разномастно одетые (кто-то – с муниципального базара, другие – от парижских кутюрье), играли, или, спокойно усевшись на горшки, жевали печенье, или разрывали на части плюшевого американского медвежонка.

Эта значительная ассоциация оставалась единственной до того момента, когда против собственной воли Изабелле пришлось покинуть страну. Она откровенно выражала свои устремления и обладала чувством юмора. Однажды в разговоре с подругой по телефону она сказала: «Генерал? О, я из него сделаю все, что захочу! Прикинусь “малышкой” у него в руках». Это был намек на известную в то время песенку. Последствием этого так называемого частного разговора стал вызов ее к этому генералу, чтобы держать ответ за недостаток уважения к военной власти. Но когда она вошла в его кабинет, не слишком понимая, что происходит, ворчливый усатый генерал сдался перед этим ураганом доброй воли, и Изабелла получила все, что ей требовалось для дела.

Именно Изабелла повела меня на Мэдисон-авеню, дом 457, в штаб Комитета координации французской помощи – АПФ (Американская помощь Франции). Эта организация объединяла пятнадцать тысяч добровольцев из трехсот ассоциаций во всех штатах, оказывала помощь не только Франции, но и Англии, собирая средства, чтобы сохранить братство и цивилизацию. Энн Морган, основавшая ассоциацию, ревниво и благородно в ней царствовала. У этой властной женщины была только одна цель в жизни – как помочь Франции. Во время Первой мировой войны, находясь в прямом контакте с французской армией, работая и делая для нее все, что могла, она стала другом многих ее руководителей, среди них и маршала Петэна. За это ее строго критиковали и даже оскорбляли те, кто думал иначе и считал себя безгрешным. Несмотря на это, ей во многом помогали американское правительство и французы, живущие за границей. Тысячи писем от узников тюрем и детей свидетельствовали о действенности ее организации.

Когда маршал умер, я встретила ее в «Ритце», где она завтракала в трауре, под черной вуалью. Иногда на этом свете воздают за смелость и искренность мнений, однако часто, и так, к несчастью, произошло с Энн Морган, признание приходит только после смерти. Два года назад, к удивлению многих из нас, ей отдали воинские почести во дворе «Отеля инвалидов», и все ее друзья, даже те, кто при жизни ее критиковал, собрались в этом почетном месте. Республиканская гвардия взяла на караул, отдавая ей почести, причитающиеся героям, и высшую честь – раздались звуки «Марсельезы». На знаменитой стене установили медную дощечку с ее именем, никогда такая честь не оказывалась женщине, к тому же иностранке.

Когда я впервые встретила Энн Морган, у меня в голове еще не созрело конкретных проектов, тем не менее я была готова к любой работе. Я поговорила с ней и испытала на себе чудесное влияние ее личности. Мы тут же разработали план – устроить в ее огромных пустых салонах выставку французского искусства и культуры для американской публики. Мисс Морган горячо одобрила эту идею и предоставила мне всю инициативу. Первая выставка была посвящена Жану Пажу, который в своих картинах изобразил историю простого французского солдата со дня его демобилизации до приезда в Нью-Йорк. Наша выставка получила множество одобрительных отзывов и привлекла многих людей к нашему делу. Объединившись, французы и американцы анонимно работали целыми часами – писатели, принцессы, слуги, люди без определенных занятий – над изготовлением пакетов, которые – о чудо! – направлялись по нужным адресам, без задержек и ошибок. В то лето комнаты мы преобразовали в сад, и они служили декорацией для выставки Мальвины Гофман, долго жившей в Париже. Получившая прозвание «Люди мира», она отражала человеческую солидарность, которую передал в XVII веке поэт Джон Донн[141]: «Ни один человек не одинок… и смерть любого из человеческих существ отнимает у меня крупицу жизни, потому что я неразделимо слит во всем человечеством».

Объединить многих людей искусства, живших тогда в Соединенных Штатах, оказалось просто: не зараженные политикой, они способствовали тому, чтобы сделать из Парижа столицу культуры (лишь один отклонил мое предложение). И нам удалось с тех пор подчеркнуть единство мысли, которое прослеживается в долгой творческой традиции. Была организована серия концертов, в них участвовали звезды: Робер Казадессю (фортепиано), Габи, его жена, и Рене Леруа (флейта). Они приняли наше дело с энтузиазмом, дрожали при одной мысли, что могут служить своей стране. Я никогда не встречала такого понимания. Мы стремились объединить всех, кто нас поддерживал, организовали программы из произведений французских композиторов виолончелиста Марселя Эрбера, скрипача Джино Франческати, Мартинелли, обладавшего замечательным голосом, Мильштейна и многих других.

C обеих сторон баррикады наиболее одаренные и элегантные члены нью-йоркского общества объединялись, чтобы забыть на час свои разногласия, слушая Дебюсси, Массне, Пуччини, Генделя, Бизе, Куперена, Сезара Франка, Робера Казадессю.

Мисс Морган разрешила нам также издать календарь под названием «Франция в Америке», в котором я постаралась представить разные тенденции в творчестве французских художников и писателей того времени. На каждый день я выбирала текст французского писателя или нефранцузского, но симпатизирующего Франции – Жюльена Грина, Андре Моруа, Андре Мориза, Пьера де Ланю, Гонтрана де Понсена, Сент-Экзюпери, Робера де Сен-Жана. Их иллюстрировали художники, избравшие Париж центром своего вдохновения, – Эрман, Дали, Марсель Дюшан, Эриксон, Липшиц, Леже, Кислинг, Ламот, Вертес и т. д., среди них испанцы, французы, датчане, перуанцы, венгры, американцы.

Чтобы примирить прошлое и будущее, я сочла интересным устроить выставку целиком модернистскую и авангардистскую и попросила помощи у Марселя Дюшана[142], который взбудоражил весь мир искусства своим знаменитым полотном «Обнаженная, спускающаяся по лестнице». Марсель – это совершенно особенный случай; его картины в коротких формулах дают самое точное определение сюрреализма. Отвергнув все до того момента, когда, по его мнению, полностью себя выразил, он с тех пор посвятил себя шахматам, в которых достиг совершенства. Он уверил меня в своем сотрудничестве, с большим трудом выбрался из уединения и принялся за работу. Огромные комнаты были разделены ширмами, за ними развесили картины, между ширмами натянули веревки, как в лабиринте, указывая путь следования посетителей к тем или иным художникам, чтобы они могли сравнивать. В день открытия дети играли в мяч под ногами ошеломленной толпы. Это было удивительное зрелище: представлены самые знаменитые художники, как Пикассо, с его картинами эпохи 1937–1938 годов, никогда еще не выставлявшимися в Америке. Выставка состояла из примерно восьмидесяти экспонатов, среди них не только картины, но и сюрреалистические предметы, продемонстрировала американское влияние на переселившихся французских художников и стала сенсацией. Некоторые американцы, издавна связанные с парижской жизнью, также были представлены, выпущен 48-страничный каталог – довольно объемистый том с репродукциями сюрреалистического искусства, собрание вечных мифов о человечестве, и серия портретов, определенных названием «Компенсация». Выставка прошла бурно, мисс Морган, безусловно, довольная своим финансовым успехом, тем не менее спросила себя, каковы ее намерения, и пришла к выводу, что ей не хватает достоинства. По ее мнению, сюрреализм не мог представлять французскую культуру, и это ее по-настоящему шокировало. Она бродила среди веревок, чихая и стараясь понять, но полностью все это не одобряла. Чтобы ее подбодрить, я пригласила г-на Лоо, известного эксперта и продавца произведений китайского искусства. После этого она немного приободрилась, но потребовала, чтобы следующая выставка была более консервативной. Однажды утром, вернувшись из Принстона, где жила, я обнаружила у входа табло, украшенное павлиньими перьями, что для меня (а я очень суеверна) всегда предвестник несчастья. Но мы обе были упрямы и с непреклонной волей, несмотря на ужасное табло, я продолжала заниматься выставкой. Я даже организовала другую выставку в галерее «Уилденштейн», где демонстрировались материалы о детских болезнях и том, как их предупредить.