Книга Верлен - Пьер Птифис

Они также снова встретились с Эженом Вермершем, их старинным товарищем — еще бы, они знали его со времен вечеров в Шведском кафе и «Аннетона» — и несколькими другими знакомыми той поры. Как счастлив был Верлен, снова попавший, уже на берегах Темзы, в атмосферу Латинского квартала своей беспечной юности!

Конечно, он жалуется Лепеллетье на неразумность жены, осмелившейся, судя по всему, требовать от него ежегодных алиментов в 1200 франков и брюзжать по поводу его отъезда с Рембо (как будто она сама не покинула семейное гнездышко в начале года!). Но он напрасно старается изобразить глубокую печаль: по нему не скажешь, что он удручен. Он скорее пожимает плечами, нежели злится: в самом деле, возвращение в «тестий дом» было уже невозможно! Его изгнали, сделали все, чтобы он их покинул, «издевались, оскорбляли, взламывали ящики его письменного стола (фу, как неприлично!), провоцировали его, как могли». Он совершенно не виноват в их де-факто раздельном проживании, которое он вынужден терпеть и о котором сожалеет. Если никто этого не понял, что поделаешь?

— Что же делать, кроме как плюнуть на все это? — такой вопрос он задает Эмилю Блемону 1 октября 1872 года.

Окончив эту тираду, он возвращается к описанию своих впечатлений от Лондона: тут и уличные мужские уборные, и пабы, и бары, и кабаки, и т. д.

К концу сентября Вермерш, незадолго до этого сыгравший свадьбу, уступил им свою комнату в доме 34–35 на Хоуленд-стрит, улице в строгом архитектурном стиле, построенной, как и соседний квартал Фитцрой-сквер, архитектором Адамсом[252] в XVIII веке.

Постоянные отголоски того, что затевалось в Париже, в конце концов нарушили и без того лишь видимое спокойствие Верлена. Тогда Поль решает сыграть на опережение и обращается к Виктору Гюго, которого, как он подозревал — и не беспочвенно, — Матильда одолевала своими жалобами. Верлен пишет ему, что Матильда не имеет права ни на что жаловаться, ибо, по его словам, не он бросил ее, а наоборот (sic)!

А в Париже действительно не теряли времени. Второго октября, когда материалы дела были собраны, г-н Гийо-Сионе подал иск о раздельном проживании супругов и разделе имущества. В преамбуле было указано, что г-жа Верлен намеревалась возбудить судебное дело еще в феврале, а далее следовали одиннадцать пунктов с приложением медицинских свидетельств, не допускавших сомнения в том, что со стороны Поля имело место жестокое обращение с женой и нанесение ей тяжких оскорблений, за каковые действия предусмотрено соответствующее наказание статьей 331 гражданского кодекса.

Чуть позже через комиссариат полиции квартала Клиньянкур Верлен получил от судебного исполнителя, г-на Гимара, повестку в суд, заседание которого должно состояться 16 октября в присутствии председателя суда и будет иметь целью примирение сторон, как это предусмотрено законом. В тот день заочно — ответчик не явился — суд принял постановление, позволяющее Матильде жить у родителей в доме 14 по улице Николе и запрещавшее ее мужу «посещать жену в вышеуказанном доме».

Таким образом, судебная машина была запущена. Верлен резко отреагировал на все это, угрожая отправиться в Париж «бить морду» г-ну Гийо-Сионе. Он говорил о новом созыве «суда чести», о том, что оповестит прессу о происходящем, ибо он тоже располагал некоторыми «доказательствами»! «Старый негодяй и его злобная и полная холодной ненависти дочка, — заключал он, — ничего не добьются!»

Полю дали понять: для того чтобы иметь надежду на успех в процессе, ему необходимо в нем участвовать. Тогда он избрал поверенного в лице мэтра Перара, как это зафиксировано в соответствующем документе Дворца юстиции от 12 ноября. Нужно было теперь собирать свое «досье», и он, во-первых, начал сочинять длинную записку о безнравственном поведении жены, понукаемой родителями, о том, что пришлось выстрадать ему, и об их отношениях с Рембо — Верлен писал Лепеллетье (в указанном выше письме), что у него выходит целый «психологический анализ». К сожалению, судьба этого документа неизвестна. Во-вторых, справедливо полагая, что ему объявили войну, Поль предъявил Матильде требование вернуть ему все бумаги и личные вещи, оставленные на улице Николе. В длинном списке среди прочего был рисунок работы его отца с изображением Карлсбургского замка, его собственные портреты, написанные Регаме, Анри Кро и Базилем, фотографии (в частности, фотография Элизы Монкомбль), автограф произведения Рембо в запечатанном конверте под названием «Охота на духов», десяток писем того же Рембо с вложенными в них стихами и стихотворениями в прозе, наконец, большое количество книг, одежды и различных вещей (патронташ, «чехол для штыка и портупея»).

Что касается требуемых женой непомерных алиментов, Верлен поручил матери отправиться на улицу Николе и решить все полюбовно; она согласилась. Произошла бурная сцена между ней и г-ном Моте, так что в результате ей было запрещено появляться в этом доме.

Все же ни эти неприятности, какими бы серьезными они ни были, ни осенние туманы и дожди никоим образом не могли заставить наших двух туристов отказаться от прогулок и экскурсий.

Как и в Брюсселе, они общались с ссыльными коммунарами, собрания которых проходили в одном из клубов на Руперт-стрит. Самыми видными среди них были Жюль Андрие, бывший коллега Верлена по мэрии, по словам Поля, очень степенный человек, Лиссагаре, основатель «Кружка социальных исследований» (в который вступит и Верлен), Камиль Баррер, бывший журналист, Эдуар Вайан Матусевич, бывший генерал в армии федератов, и другие. Все «эти люди в сюртуках», так или иначе приговоренные к смерти, много суетились, организовывали публичные лекции[253], разглагольствовали на собраниях и издавали газеты-однодневки, такие, как «Будущее», «Газета Вермерша», «Кто там? Восемнадцатое марта», «Европейская хроника», «Федерация» и т. д. Но Верлен скоро понял, что среди них есть немало осведомителей, поэтому он стал реже посещать собрания — что, как мы увидим, не помешало полиции постоянно следить за ним.

Переписка Верлена и тщательные исследования г-на Ундервуда (опубликованные в его книге «Верлен в Англии») дают возможность проследить за жизнью двух изгнанников с точностью до дня: 5 ноября друзья участвовали в шествиях в честь дня Гая Фокса (участника «Порохового заговора» 1605 года), 9 ноября — наблюдали за церемонией вступления в должность лорд-мэра Лондона, 10-го — посетили Лондонский Тауэр и «трубу» (туннель под Темзой). Их видели повсюду: во французских кафе — особенно в «Провансальском песчаном карьере», на митингах в Гайд-парке, в Музее восковых фигур мадам Тюссо, в доках («доки умопомрачительные, это посильнее Карфагена и Тира вместе взятых, вот как!»), на «Салоне французских художников», где они вновь увидели «Угол стола» Фантен-Латура, в «Альгамбре», где давали «Морковного короля» Оффенбаха, в Опера-Комик, где играли «Выколотый глаз» Эрве, в «Театре Принцессы», где они восторгались «Макбетом».