Книга Свободная любовь - Ольга Кучкина

– У меня свой хлеб, свой круг тем. Но все-таки мой приоритет – музыка, музыкальный театр. В этом, я думаю, я разбираюсь больше остальных, хотя бы потому, что я этому долго учился.

– Ты и диссертацию защитил…

– Да, и у меня есть набор знаний, который есть далеко не у каждого. А впрочем я беседую с любыми гостями, я любопытный человек.

– Я тоже любопытный человек, и меня занимает: как возникает музыка?

– Как ни странно, нет никакого однозначного ответа. Это достаточно таинственный процесс. Даже, я бы сказал, мистический. В какой-то момент вдруг что-то начинает происходить у тебя в голове… Мне тут же необходима нотная бумага. Потому что если рождается что-то, я должен немедленно это записать. Иначе улетит, забудется. Некоторые запоминают. Я не запоминаю, я должен записать. Мне не нужен никакой музыкальный инструмент. Я могу исписать несколько страниц довольно сложной музыки, при этом совершенно не прикасаясь ни к какому инструменту. У меня так же, как у шахматиста, который играет, не глядя на шахматную доску, а где-то в голове все это варит, – точно так же в голове варятся все эти комбинации звуков, тембров, ритмов и так далее. И я это должен сразу записать на нотную строчку. Но! Практически последние десять, может быть, двадцать лет я пишу музыку по заказу…

– Ты сорвал у меня с уст вопрос. Серьезный писатель не пишет прозу по заказу. Серьезный поэт не пишет стихи по заказу, может, только во времена Тредиаковского или Державина писали. А музыку пишут. Не ты один. Моцарт тоже писал…

– Моцарт, Бетховен, Чайковский, Стравинский, все писали по заказу. Это очень интересный вопрос. Вопрос творческой психологии. Звонят по телефону и говорят: нам нужно от вас получить… например, оперу. Или марш. Или веселую песню. Или, наоборот, грустную песню. Или гимн нашей корпорации. Все что угодно. И композитор, тут же ухватив суть, должен профессионально написать некоторое количество звуков разной высоты.

– Это такой возбуждающий фактор – заказ?

– Знаешь, да. Мне часто звонят и говорят: Александр, у меня есть замечательные стихи. Я говорю: прекрасно, а у вас есть заказчик на это произведение? К сожалению, нет. Извините, не смогу. Это моя профессия. Конечно, бывает, когда мои друзья-поэты, мои друзья-драматурги, с которыми я много лет знаком, предлагают мне либретто или стихи, и я могу что-то написать. Но это именно, когда ты с человеком в близких отношениях. Когда же приходит масса какой-то полуграфоманской литературы по Интернету, «напишите что-нибудь», я практически всегда отказываю. Это же для меня не хобби. Может быть, звучит жестко, но это так. Когда-то, когда я был совсем молодым, я мог себе позволить написать огромную партитуру без всякого заказа, даже не думая о таком слове. Но сегодня мы живем в мире, в котором уже нет времени на это. Знаешь, иногда спрашивают: что сначала – стихи или музыка? В Америке на этот вопрос отвечают четко: сначала контракт.

Америка

– Ты двенадцать лет прожил в Америке, уехав в 1990-м и вернувшись в 2002-м. Что с тобой Америка сделала?

– Знаешь, я Америке очень благодарен. Америка дала мне неоценимый опыт и такое знание мира, которого я бы никогда не получил, живя в России, даже если бы ездил туда на месяц, на два. Когда человек приезжает даже на полгода, он там живет как гость. У нас много таких: о, знаю я вашу Америку, бывал я в вашей Франции или в Англии!.. Двенадцать лет жить там как житель, как резидент, который платит налоги, имеет дело с уборкой мусора и так далее, – это совершенно другая вещь. Понимаешь эту жизнь изнутри. Я научился видеть, как устроен этот мир с точки зрения американского человека. А в Америке, и это ни для кого не секрет, все-таки самый лучший менеджмент. Америка – все-таки самая преуспевающая страна в мире. Несмотря на кризис. Не Европа, не Бразилия, не Китай, не Австралия – Америка. Там поразительно рационально все устроено. Абсолютно тупой клерк, сидящий в банке, в магазине или где угодно, свою тупость никак не может проявить, потому что ему просто нужно в нужный момент ткнуть кнопку. Он человек системы.

– Русские не устают себя сравнивать с американцами. Не устают смотреться в это зеркало, чтобы спросить: свет мой, зеркальце, скажи… Но ведь русский характер совсем другой. И когда ты говоришь о подобном механическом рационализме – необходимо ли нам и возможно ли для нас это? В нашем характере есть что-то, что вызывает дикую досаду, и что-то, что вызывает безумную нежность…

– Абсолютно с тобой согласен. Может быть, именно поэтому я после двенадцати лет жизни в Америке понял, что все-таки мое место в России. И очень рад, что нашел в себе силы вернуться. Это не такая простая вещь – психологически вернуться. Когда в тебе уже произошло какое-то перерождение. Ты уже привык к той стране. Вернуться обратно, нагонять поезд, который ушел далеко-далеко… Но я на это отважился и очень этому рад. Что касается ментальности – дело в каких-то самых глубоких основах. Америка замешана на протестантизме, это очень строгая, очень честная, позитивистская религия. Типа: улыбайтесь. Всегда улыбайтесь, всегда делайте хорошо, всегда делайте правильно. Казалось бы, что особенного? Но они этому следуют. Они всегда хотят, чтобы было хорошо.

– Форма держит содержание?

– Да, они с детства усваивают: не ври, не обманывай, если видишь, что кто-то плохо делает, сразу доложи об этом, потому что плохое может распространиться. Соседи не дают тебе спать – позвонить в ментовку, заложить соседей? У нас: ни за что. А у них это делается без всяких комплексов. Тут же накрывают шумную компанию, и больше она не шумит.

Россия и жена

– Что тебя потянуло обратно? Что у нас есть такого, чего нет нигде?

– Я думаю, я сюда приехал за любовью. Я приехал, потому что здесь очень много людей, которых я люблю, и очень много людей, которые любят меня. Мне этого в Америке ужасно не хватало. Это очень важно. Я не говорю о том, что меня узнают на улицах или уступают место в очереди. Это ерунда. Но когда я выхожу в большом концертном зале, даже не в Москве, а в Новосибирске, в Омске, в Челябинске, и меня встречают две тысячи человек, и я эти волны любви, идущие от них, ощущаю!.. В Америке никогда этого у меня не было и не будет. У моего сына, который уехал туда ребенком, есть шанс стать там знаменитым или просто любимым…

– Он ведь тоже музыкант.

– Он альтист, композитор, руководитель группы, и он уже сделал довольно большую карьеру, ему тридцать лет, а он уже довольно известный человек в Америке…

– И у тебя только что родился внук…

– Да, мы это эксклюзивно объявляем. Его назвали Вениамин. Или Бенджамин по-английски. Ему исполнился сегодня один день!

– Саша, ты сказал, что приехал за любовью. У писателя, у художника личная жизнь является каким-то материалом или источником письма. Не любовь публики, не любовь массы, а любовь женщины. Как любовь входит в жизнь композитора? Насколько я знаю, у тебя одна муза, одна жена, одна любовь…

– Это правда. Музыка, она не конкретна. Если я написал красивую мелодию, я могу сказать, что посвятил ее Ире, но доказать это невозможно. Но мне в моей жизни, действительно, повезло, и практически вся моя музыка за последние тридцать три года, которые мы вместе, так или иначе посвящена моей жене Ире. Я не пишу: посвящается…. Но это так. У нас такой интересный тандем. Она профессиональный литератор, переводчик, поэтесса, сейчас выпустила две книги прозы. Слова – ее профессия. А моя профессия – музыка, звуки. Но мы уже так переплелись, как два дерева, что я выпустил много книг, а она стала петь. Музыку она не сочиняет, музыкального образования никакого, ноль, но она стала очень понимать в музыке. Она слышит: о, симфония Брамса! Ира, откуда ты знаешь? Я знаю. Это удивительное взаимное прорастание. Я пишу какие-то свои тексты, даю ей читать… Композитору на самом деле женщина мешает. В каком смысле? Когда человек сочиняет, никто не должен быть рядом, я какие-то звуки издаю и не хочу, чтобы их кто-то слышал, это сугубо интимный процесс. К счастью, у нас достаточно большая квартира. Я в этом ориентируюсь на моего любимого композитора Густава Малера. Малер говорил Альме, любимой жене, пока она от него не сбежала, но это было позже. А пока у них был страстный роман, и он ей говорил: Альма, понимаешь, мне очень важно, чтобы я знал, что ты здесь, но ты должна быть от меня примерно в восьмой комнате, чтобы, если что, я мог добежать до тебя, я должен быть уверен, что ты там сидишь, в этой восьмой комнате, тогда я могу спокойно сочинять.