Книга Юби: роман - Наум Ним

В общем, прибегает он к пекарне, где начали пристраивать новый корпус. Фундамент к нему заложили еще лет двадцать назад, да посчитали по грошам и бросили. Так вот, рушит, значит, трактор тот давний фундамент. Дело привычное – почему бы и не порушить? Как вдруг цепляет он в ковш какую-то банку. Ладная такая банка – без крышки совсем и вся как есть запаяна.

Только мы же не англичане тупорылые, которые консервную банку без ножа открыть не могут. Все помнят, как в кино Миронов и эти его приятели да еще с собакой издевались над баночкой сардин. А мы любую банку тебе…

Одним словом, открыли.

А там никакой не клад, а письмо от пионеров-карапузов из 61-го года, и пишут они, естественно, всякую хрень. Пишут, что мы тут живем при коммунизме и все такие счастливые, что у них там слезы радости, и строят они эту новую пекарню, чтоб у нас в нашем коммунизме не было в нехватку хлеба… Ерунда, короче.

Но вот что любопытно. Какой-то паршивец сумел к этому общему письму всех пионеров Богушевска подложить и свою записку, чтобы склянчить для себя «лисапед», потому что у нас тут всего навалом и мы тут все можем. Вот он и думает, что мы можем переслать ему велосипед…

Очень этот карапуз всех насмешил. А может, их и два карапуза, потому что подписано двумя именами – Тима-Вова.

– А ведь и правда коммунизм уже должен быть, – ахнул Степаныч. – Уже шесть годов, как я должон при коммунизме иметь по всем потребностям. А мне что взамен этого? Чернобыль и борьба за трезвость?..

Выпили за коммунизм…

Как много всякого заманчивого прошло мимо…

Ворвался бледный Йеф, всполохнув и разметав все печальные сожаления о личных и всечеловеческих мечтах. Лев Ильич требовал помощь, и Степаныч поспешил за ним, на ходу вникая в обстановку. Рядом шумно дышал доктор Семен Михайлович.

– Не туда, – направлял Семен Михайлович добровольцев санитаров. – В медчасть за носилками…

День уже не замирал в задумчивости, двигать ли дальше. Он крутился все быстрее, увлекая Григория в свое верчение. При этом вполне может быть, что этот великолепный майский денек крутился все-таки не сам по себе, а и вправду разгонялся скрипучим хлопаньем железной двери школьной котельной, которая, казалось, грукала и скрипела без остановки.

* * *

– Пришла пора отдавать долги, – негромким голосом заговорщика оповестил Григория Недомерок, усаживаясь напротив. – Не юродствуй, – остановил он Григория, полезшего в карман. – Пора сдавать работу.

– Это ты о чем, капитан? – попробовал прикинуться валенком Григорий.

– Требуются твои показания о враждебной деятельности гражданина Прыгина, – отчеканил Недомерок. – Убедительные показания. Основательные. Понятно, лейтенант?

– Ясен пень… Хочешь, капитан, я напишу, как этот Прыгин меня сговаривал скоммуниздить танк и на параде в Москве отстреляться по всему нашему мудрому руководству?

– Хорошее дело, – мечтательно протянул Недомерок, но вошел в разум. – Не пойдет.

– Это почему же – не пойдет? Столько раз получалось, столько народу по этому трафарету ликвидировали, а тут – не пойдет…

– То было в годы нарушения социалистической законности, а сейчас совсем другое время.

– А требуя писать, чего не было, мы эту законность не нарушаем?

– А ты пиши, что было.

– Тогда и писать нечего – ведь ничего не было.

– Не может так быть, чтобы ничего не было. Чего-нибудь да обязательно было.

– Знаешь, капитан, не хочешь про парад – диктуй сам, про что хочешь.

– Я не могу диктовать. Ты же у нас секретный агент, а не я. Включи фантазию.

– Так включить фантазию или про то, что было?

– Включи фантазию, чтобы дополнить то, что было.

– Нам, секретным агентам, фантазия не положена. Наше дело телячье: услышал – донес.

– Ну не упрямься, не упрямься!

– Про чудовищный план дестабилизировать работу дежурных на Чернобыльской АЭС – пойдет?

– А был такой план?

– Не было. Это я включил фантазию.

– Засунь ее себе в задницу – фантазию свою… Мне нужны убедительные свидетельства его враждебной…

– Говорил уже, капитан, – устало отмахнулся Григорий.

– Чего говорил?

– Ты говорил уже, что тебе нужно… Рад бы сам, но ничего в голову не приходит – голяк на базе…

– Так не бывает. Что-нибудь всегда есть.

– Это ты, капитан, наших баз не видел. Бывает и полный голяк… Ну абсолютный…

– Каких баз?

– Продовольственных, например. Открываешь двери – шаром покати.

– Прекрати юродствовать!

– Да я только отвечаю. Ничего больше. Диктуй лучше сам, капитан, чего тебе надо, а я – за тобой…

– Я не знаю, что диктовать.

– А я не знаю, что фантазировать.

– Ну вот про книги давай! Где он хранит книги, знаешь?

– Знаю – на полках хранит. В спальне хранит. На кухне тоже хранит.

– Да я не про эти книги.

– Не про эти не знаю – я только эти вижу.

– Когда видишь?

– Когда прихожу.

– А зачем ты к нему приходишь?

– За книгами.

– За какими?

– За этими?

– За какими за этими?

– Которые на полках.

– А когда ты последний раз был?

– Третьего дня.

– И о чем говорили?

– Слушай, капитан, я же не магнитофон, чтобы помнить, о чем говорили три дня назад. Я вообще на тебя удивляюсь: не каменный век на дворе. Поставь ему жучки в каждый угол и слушай, о чем он говорит и о чем молчит! Достал, честное слово…

По-всякому подкатывал Недомерок к Григорию, чтобы вынудить того вспомнить и написать что-нибудь безусловно разоблачительное. Даже играл на сочувствии, доверительно сообщая, что он не может для такого важного дела выпросить в управлении поганых «жучков». Еще и больше: рассказал, как именно в управлении используют всю эту современную технику. Ничего не помогало. Разоблачительных свидетельств не было.

«Может, и вправду сочинить самому, а потом продиктовать этому лейтенанту? – думал Недомерок. – Ладно, такую байду можно будет соорудить и после ареста…»

* * *

После ухода Недомерка снова организовалось захватывающее пьянство. Что-то в нем было от «пропадай моя головушка» – пили, как напослед, будто завтра уже никто и не нальет. Пили не слишком пьянея, а вернее, успевая протрезветь между двумя стаканами. Обычно такие пьянки, на которых хмелеют в злость, заканчиваются заразительным мордобоем, но здесь собиралась компания, в общем, интеллигентная – школьные работники как-никак, и на мордобой можно было не рассчитывать.