Книга Дальняя бомбардировочная... Воспоминания Главного маршала авиации. 1941-1945 - Александр Голованов

По нашим расчетам, скоро должен быть Купянск. По пути нам попалась большая дорога, которая должна была привести нас в крупный населенный пункт. Не доходя деревни, встретили мужчину, и он сказал, что до Купянска тридцать километров, а до деревни три, следовательно, до города останется двадцать семь километров. Стало теплее на душе… Там железная дорога, и дальше до дому будем добираться по ней. Ну, все позади — и питье воды из луж, и питание мерзлыми подсолнухами. Вперед! Показалась крайняя хата деревни, навстречу шел военный. Узнали, что часть, находящаяся в деревне, не входит в состав дивизии, от которой мы уходили. Дальше идти нет сил. Заходим в сени крайнего дома, а там висит свиная туша. Думаем, вот уж где мы поедим вдоволь. Заплатим, сколько потребуют. Деньги у меня были, примерно около двух тысяч рублей.

Открываем дверь, хозяйка приглашает в дом. Расспрашивает, кто мы, откуда и куда. Рассказали. Она видит, что мы голодные. Дает понемногу щей и горячего чаю. Больше, говорит, вам пока кушать нельзя. Расспросили у нее, как ближе пройти в сельсовет или правление колхоза. Пошли в сельсовет. Там дежурили пацаны, и один из них отвел нас к председателю колхоза на мельницу. Я ему рассказал, кто мы такие и какие наши дела. Он согласился оставить нас ночевать, но требовалась разрешение от Купянского райвоенкомата. С девушкой мы пошли в сельсовет, и она связалась с Купянским РВК. Военком говорит, чтобы мы прибыли в Купянск, я его упросил, чтобы он разрешил переночевать в этой деревне. Разрешение было дано, и он повторил его девушке. Пошли к председателю, и он нас определил в хату, предупредив женщину, чтобы она наварила в самом большом чугуне щей и побольше положила мяса, а сейчас дала бы перекусить. В хате шла побелка. Мы перекусили пшенной колбасы, натаскали воды, накололи дров, перенесли мебель, и к этому времени подоспели щи. За все время мы впервые от души наелись, настелили в комнате соломы, на солому постлали чистые дорожки, разделись и по-господски легли спать. Оказывается, председатель поселил нас у себя. Утром они нас накормили, а к вечеру мы прибыли в Купянский РВК, откуда были направлены на пересыльный пункт.

На пересыльном пункте нас допросили и выдали справку, одну на троих, что мы следуем в свою часть в город Липецк. С этой справкой пошли в продовольственный отдел пересыльного пункта, где нам на два дня выдали харчи на путь следования до Липецка. Итак, у нас в руках: некоторое количество колбасы, три буханки хлеба, чай, сахар, соль. На улице ночь. В нескольких домах просились переночевать, но никто таких оборванцев не пускает. По дороге встретили парня, который повел к себе домой ночевать, но ночевали мы у соседей, у них была большая хата. За ночлег оставили все оставшиеся у нас продукты. Из Купянска до станции Валуйки добрались пешком. Была уже зима. В одной из деревень нас чуть не зарубили топором, очевидно приняв за бандитов.

В Валуйки мы пришли днем на следующие сутки, голодные, холодные. Вокзал был забит красноармейцами, которые варили себе кашу-концентрат. Узнали у дежурного, что состав из платформ, на одной из которых стоят два трактора, а также одного крытого вагона отправляется скоро в сторону станции Острогожск. Мы забрались в тракторы, и скоро состав тронулся, но, отойдя от Валуек километров тридцать, поезд остановился и дальше не пошел. Пошли опять пешком, ночевали в деревне и днем пришли в Алексеевку. Далее — к Острогожску, не доходя до которого три километра Дмитриенко и Хицко совсем раскисли, упали в снег. Пришлось силой заставить идти дальше. Да я и сам еле двигался, сильно разболелась ушибленная нога. Когда пришли в Острогожск, по пути попалась военная столовая, и мы зашли туда. К нам, оборванным, грязным, подходит дежурный и просит освободить помещение. Я показываю ему справку и прошу, чтобы нас накормили. После некоторого раздумья он отвечает, что меня, как командира, покормят, так как это столовая комсостава, а остальных нет. Тут к нам подошли еще несколько человек комсостава и, узнав, кто мы и откуда, стали предлагать свои обеды, пристыдив дежурного. Покормили нас хорошо и на машине отвезли на станцию. От Острогожска мы пригородным поездом поехали до Лисок.

В поезде к нам пристал какой-то пьяный бурдыга и начал нести антисоветчину, ну и пришлось ребятам перед Лисками закрыть его в туалете связанного, с кляпом во рту… В Лисках мы пробыли почти целый день, дожидаясь поезда на Воронеж. Там мы раз шесть покушали, а за бритье бород, в которых было много мелкой угольной пыли, набранной нами в пути, парикмахер запросил по сто рублей, так как после каждой бороды, как он сказал, бритвы можно выбрасывать. Деньги были, и мы согласились. В Воронеж мы приехали вечером. В ресторане на вокзале мы отлично поужинали, и я отправил ребят в Липецк, отдав им справку. Сам остался до утра в Воронеже, чтобы проведать Валентину, свою невесту, и заодно отмыться от грязи. С первым трамваем поехал к ней на квартиру, но оказалось, что они с заводом эвакуировались на восток. Я вернулся на вокзал, тут мои нервы сдали, меня начал трясти озноб. До 16 часов я пролежал в забытьи в комнате агитпункта, где было поменьше народу. Поезд на Грязи отходил вечером. Я случайно встретил бабку, которая продавала красное вино, купил у нее две бутылки и пошел в ресторан обедать. Если я сейчас не заставлю себя поесть, то слягу в Воронеже и не доберусь до дома. Занял столик, заказал еду и, пока принесли закуску, выпил одну бутылку вина. Стало легче. И тут за столик, где я сидел, подсели подполковник и старший лейтенант и смотрят на меня во все глаза: что за штука — оборванный, грязный, сидит и пьет вино, ну а когда официантка принесла самую дорогую закуску, тут подполковник не выдержал и потребовал у меня документы. Я ему ответил: „Покушаю, покажу“. Он побежал в комендатуру, привел оттуда лейтенанта и говорит: „Вот он, этот диверсант, смотрите, и блондин такой же“. Вокруг столика стал собираться народ, а я продолжал есть. Подполковник кипятится, говорит: „Безобразие, он даже не реагирует!“ Лейтенант стоял, стоял, а потом и спрашивает: „Вы случайно не из экипажа Петелина?“ „Да, я и есть Петелин“, — отвечаю. „Ну и продолжайте обедать“, — сказал лейтенант и объяснил подполковнику и народу, что вокруг собрался: „Эти ребята возвращаются с полета на Варшаву. Один экипаж уже прошел и сказали нам, что, наверное, здесь же будут проходить и петелинцы. Ну а в каком виде они возвращаются, сами видите“.

Подполковнику стало неудобно, и он ушел, а я доел и отправился в комендатуру на вокзале, где мне сказали, что несколько дней тому назад прошел здесь и экипаж Гросула. (Тоже не вернувшийся с этого задания экипаж из одного полка с Петелиным. — /А. Г./)

Ночью я приехал в Грязи, а утром на следующий день случайно встретился со своим штурманом Чичериным. Ночью мы приехали поездом в Липецк, часовой в городок не пускал, пока не явился дежурный по части старший лейтенант Александр Зарубин. Пришли мы в гостиницу в свою комнату, а она пустая, стоят одни койки. По нашему негласному закону, если кто не возвращается с боевого задания, ребята эскадрильи имеют право разделить его вещи между собой.

Пока мы были у вас (у командира полка И. К. Бровко. — /А. Г./), а потом вернулись обратно, все вещи были на своих местах, и койки застланы, а ребята дожидались нас.

Я никогда в жизни не забуду, как Вы по-отцовски нас провожали и еще теплее встречали, вскочив с койки в одном белье, и стали нас обнимать и целовать, как родных сыновей. Отец, который заведомо знал, что посылает на тяжелое дело своих детей, будет переживать, пока они не вернутся домой.