Книга Зиновий Гердт - Матвей Гейзер

По мнению Гердта, еще одно важнейшее для педагога качество — это воображение. «Добрый человек (а педагог не может быть иным) обладает воображением, понимает, каково другому, умеет чувствовать то, что чувствует другой. Человек, обладающий воображением, вспомнив себя в детстве и отрочестве, очень многое может понять и простить. Запомнился эпиграф к хорошей книге: “Посвящается всем детям — детям по возрасту и детям по душе”. Дети, как правило, награждены богатейшим воображением — это видно по их рисункам и играм».

И еще Гердт неоднократно говорил, что истинный педагог не меньше юриста должен чтить принцип презумпции невиновности: «Ни один настоящий педагог не оскорблял детей недоверием». Работая в кукольном театре Образцова, Зиновий Ефимович был не только актером, но и истинным учителем. По наблюдениям Гердта, в работе с детьми педагоги недостаточное значение придают «волшебной силе слова». Ему принадлежит мысль: «В триединстве древних врачевателей, кроме лекарств, самое важное место принадлежало все-таки слову… Лучшим педагогам, которых я знаю, и не требуется мер воздействия на ребенка более сильных, чем слово». Как-то раз в беседе со мной Зиновий Ефимович прочел стихотворение Вадима Шефнера «Слова».

Много слов на земле. Есть дневные слова — В них весеннего неба сквозит синева.

Есть ночные слова, о которых мы днем Вспоминаем с улыбкой и сладким стыдом.

Есть слова — словно раны, слова — словно суд, — С ними в плен не сдаются и в плен не берут…

Но слова всем словам в языке нашем есть: Слава, Родина, Верность, Свобода и Честь.

Не случайно он говорил: «Мне кажется, из меня мог бы получиться хороший педагог. Справедливый, понимаете?»

Своим учителем Гердта считали многие, среди них и Людмила Гурченко. Поначалу, когда они еще не были знакомы, она влюбилась в его голос: «Что за голос?! Что за редкий голос прячется за куклой? Куклой, ведущей этот “Необыкновенный концерт!” Дура-то дура, а неординарное схватила сразу…» Она мечтала познакомиться с ним, услышать его голос вблизи, а главное, поучиться настоящему русскому языку (до Гердта она училась русской дикции у Левитана): «Я его выбрала. Я знала весь его закадровый текст из фильма “Фанфан-Тюльпан”». Познакомил Людмилу Марковну с Зиновием Ефимовичем в Ленинграде Марк Наумович Бернес, которого Гурченко знала еще по Харькову.

Когда Гурченко снималась в Ленинграде в фильме «Тень» по Шварцу, Гердт играл министра, а она — его любовницу. В день первой встречи ей больше всего запомнилась его необычная, «прыгающая» хромота — «это делало его оригинальным, запоминающимся». По ходу фильма Гурченко, еще тогда юная, села к Зиновию Ефимовичу на колени. Спустя годы Гердт вспоминал, что получил потом на встрече со зрителями записку:

— Скажите, что вы чувствовали, когда Гурченко сидела у вас на коленях?

Артист ответил:

— Дай Бог вам хоть раз в жизни почувствовать то, что я тогда чувствовал!

Через много лет Гурченко написала в своих воспоминаниях: «Много-много было партнеров, но те биотоки были наивысшим ощущением юмора и оптимизма! Да это же здорово, когда тебя принимают и восхищаются». Рассказала она и о том, как любили друг друга Андрей Миронов и Зиновий Гердт: «Как они носились вдвоем по загульным весельям, вспоминали детали встреч». Среди прочих праздников Гурченко особенно часто вспоминала День Победы, который ей довелось встречать с Гердтом: «В тот день мы пили рюмку водки и за Татьяну Александровну, и за Булата Окуджаву, и за моего отца, участника войны. День Победы стал для меня одним из лучших праздников». Обычно в этот день Гердт ей звонил по телефону и говорил те слова, которые принято считать, как у Шефнера, «ночными»: «После тех его слов, ей-богу, можно сойти с верной дистанции и взлететь. И стать недосягаемой. Он узнал, что те слова он адресует человеку битому, и он никуда не взлетит. Эти слова ему нужны».

Последний раз Гурченко и Гердт пели вместе на его последнем юбилейном вечере. «У Гердта под лохматыми бровями заблестели его прекрасные, добрые глаза, а после песни я рассказывала о том, как нас познакомил Марк Бернес, и мы пели с Гердтом вдвоем песню “Солнечный мальчик” из “Лунной рапсодии” Гершвина», — вспоминала Людмила Марковна. После этой песни зал встал и долго аплодировал. Гурченко, и не только она, видела, что у Гердта кончаются силы, но они допели свою песню.

Среди актеров, о которых Гердт вспоминал в дни своего юбилея, заметное место принадлежит Инне Чуриковой. Вот ее размышления о Гердте: «Я очень гордилась тем, что он меня привечал. Каждый раз говорил мне комплименты, а я каждый раз рдела… К тому же он был, мне кажется, очень привлекательным мужчиной. Мужского рода, что очень важно. Обладал всеми теми качествами, в которые влюбляется женщина, и владел тайнами, которые нам так дороги… Он не раз читал мне Блока, и делал это бесконечно талантливо и умно. Настоящий аристократ, ведь аристократизм — это чувство равенства со всеми. Он сохранял достоинство и с представителем власти, и с простыми людьми. Притом что многие наши деятели культуры пригибаются перед людьми власти: головка уходит вниз, вырастает горбик…

Такой был друг… других таких не было и не будет! Он так интересно рассуждал о жизни, что надо было ходить с магнитофоном и все записывать.

Постоянно рассказывал мне о фронте, о госпитале… Его рассказы очень пригодились в работе… Не сочтите за каламбур, но он учил людей прямо и верно ходить. Все его друзья в той или иной степени на него похожи. Да он просто солнышко!»

* * *

Все коллеги вспоминали о том, каким удивительным другом был Гердт. Но только самые проницательные заметили, что он был еще и умелым наставником, что после общения с ним люди становились лучше, чище, строже к себе и своим слабостям.

Что Гердт был истинным педагогом, можно судить по его отношению к приемной дочери Кате и к внуку Оресту, сыну Валерия Фокина. Он очень любил Катю и обожал делать ей разные подарки — например, на ее день рождения ночью лепил под окном дома снежных баб, чтобы преподнести ей приятный сюрприз. Слепленные им бабы всякий раз оказывались такими примечательными, что к ним подводили детей, чтобы с ними сфотографироваться.

Зиновий Ефимович рассказывал: «Я стараюсь облегчить жизнь своему внуку, подарить ему больше радости. Лучшая педагогика — педагогика разрешения: “Можно, можно, можно!..” Не сковывать проявления детской воли, не угрожать наказанием. Единственно, если поступил не по правде, не по справедливости, — тогда просто гнать в шею! Когда внук возвращается домой расстроенный (“Получил тройку!”), я говорю ему: “Плюнь, ты все поймешь, и еще сто раз исправишь. Иди, гуляй, играй в футбол, отправляйся в кино, только не маячь с кислой миной. Мне не нужны твои пятерки, я хочу видеть тебя порядочным человеком…” Я считаю, что с детьми не надо много разговаривать. Они живут в большей степени глазами, чем ушами. Воспитывать можно только наглядно, собственным примером… В Японии термин “воспитание” отсутствует. До меня косвенным образом доходят слухи, как мой внук вел себя в том или ином случае, и я удовлетворен».