Книга Констебль с Третьего участка - Сэй Алек

– Обедов тут нет: больным вредно переедание, говорят. А в два часа пополудни лёгкий перекус всегда, – проинформировал меня О’Ширли. – Обычно дают что-то выпеченное, булочку там, пирожок или кусочек омлета, довольно небольшой, впрочем, и компот из сушёных яблок.

Вот и прекрасно. Аккурат к моим сэндвичам в компанию – до конца смены этого хватит. А там и к Сабурами заглянуть будет можно.

Тут галантерейщик узрел, что остальные страдальцы потихонечку тянутся по коридорам в одном направлении – видать, к гошпитальной столовой, – и тоже заторопился туда.

Чуть позже меня навестила и сестра Евграфия, тоже поинтересовавшаяся, не желаю ли я мисочку кашки, – добрейшая старушка, ей-же-ей. Обещала выбрать мне в меренду пирожок покрупнее да и омлета кусочков хоть парочку.

– Вы, констебль, мужчина крупный, – сказала она, когда я начал отнекиваться, что неловко мне, мол, объедать больных людей. – Вас кормить надо посытнее и побольше, иначе тогда-то как раз и расхвораетесь. Я, знаете ли, в этом хорошо разбираюсь – мой покойный муж был точно такой же здоровяк.

– Вы состояли в браке, сестра? – изумился я.

– Никто не рождается монахиней или старухой, – печально улыбнулась она. – Когда-то давно я тоже была молода и любима. Увы, Господь призвал моего мужа к себе на небеса… – Монахиня промокнула одинокую слезинку в краю глаза рукавом своей сутаны. – Напрасно вы отказываетесь от завтрака, констебль. Но, думаю, я смогу уговорить нашего повара выделить вам два пирожка.

Я не стал удерживать её, когда сестра Евграфия поспешила распрощаться. Думаю, это очень тяжело – близких людей терять. Когда мой дедушка умер, а затем, год спустя, и мать сошла в могилу от чахотки, я был ещё мал – всего-то десять мне исполнилось – и полностью не осознавал всего. А тела отца, не вернувшегося после ночной смены, я так и не видел. Хотя и было мне тогда уже шестнадцать лет, и уже два года как махал молотом на фабрике – взрослый уже совсем, а всё ж не верилось мне в то, что папа умер, пусть и сказывали мужики с его бригады, будто видели, как он поскользнулся да в канал полетел. Коли уж на то пошло, я и сейчас сердцем в это не верю. Разумом-то понимаю, конечно да.

После завтрака мистер О’Ширли вновь подошёл перемолвиться словечком, но ненадолго на сей раз – вскорости должны были начаться процедуры, и пациентам предписывалось находиться в это время в палатах.

– Сейчас-то нога поджила, почти и не кровит, считай, – поделился со мной галантерейщик. – А поначалу бинт постоянно к ноге присыхал, а она у меня жуть до чего волосатая – первый раз как дёрнули, так я света белого невзвидел. Не столько рану потревожили-то на самом деле, сколько волосья повыдирали. Эдакая, как французы говорят, эпиле – причём за мой же счёт.

Не хотелось ему на перевязку. Волосы на ноге заново отросли, наверное.

Скучать в одиночестве, когда мистер О’Ширли набрался духу наконец встретиться с Асклепием (это такой древнегреческий бог от медицинской службы – мне мистер О’Хара рассказывал), мне пришлось недолго, впрочем – вновь явился доктор Уоткинс. Один на сей раз.

– Как самочувствие, констебль? – улыбнулся он. – Изжога прошла?

– Это всё пирожки миссис Хобонен, – смутился я. – На обед в участке и не достанешь ничего больше.

Экая, однако, незадача. Он, выходит, догадался, что его консультацию я тогда получил задарма. Неловко-то как.

– Не злоупотребляйте ими, и содой тоже, – мягко произнёс доктор. – Лечить надо причину, а не следствие, а то до дырки в желудке долечитесь.

– Что же это, сэр, теперь и не обедать вовсе? – удивился я.

– О нет, эдак можно заполучить катар желудка, – ответил мистер Уоткинс. – Поступите проще: ведь всё равно весь Третий участок перекусывает у мистера Сабурами время от времени. Так договоритесь с ним, чтобы Хэйхатиро в обед приносил нужное количество порций. А за доставку доплачивайте по фартингу. И вы нормально поедите, и «Цветку вишни» малая прибыль.

– Вы гений, доктор! – воскликнул я. – Как же мы раньше не догадались?!

– О, это сравнительно новая метода, – улыбнулся доктор. – Появилась в Неаполе[35] не так уж и задолго до вашего рождения и покуда распространена мало, но, полагаю, за ней большое будущее. Однако я рад, что вы в добром здравии. Ведь в добром?

– Совершенно верно, сэр.

– Хм… А вот, положим, тот констебль, которого вы сменили, он тоже себя чувствовал хорошо?

Это что же, доктор патрульных полисменов пользовать собрался, что ли? К чему такие расспросы иначе?

– Прекрасно, – отвечаю, – спать только хотел. А так – доволен был, как обожравшийся удав. Кто-то ему сигару хорошую презентовал, так он до утра её сохранил, сейчас, поди, после завтрака дымит на крылечке, наслаждается, значит.

Тут доктор аж в лице переменился. Такое оно у него стало, словно призрака увидел.

– Фамилия? – резко выдохнул он. – Где живёт?

– Мозес Хайтауэр. В полицейском нашем доме живёт, в служебном.

– Вы-то не ели или не пили здесь ничего?

– Нет, сэр, а…

– И не вздумайте, если жизнь дорога! – рявкнул доктор Уоткинс и бегом бросился к лестнице.

И вот к чему бы это?

Впрочем, где-то через час я выяснил к чему. Сначала с улицы разнёсся вой полицейской сирены и шум приближающегося локомобиля, затем на лестнице раздался топот множества ног, свистки по первой форме и крики «Посторонись!» (я на всякий случай поднялся со стула и взял дубинку в правую руку, готовясь защищать вверенный объект), а затем из-за поворота коридора вылетели мистер Ланиган, размахивающий своим «Веблеем Р. И. К.», и дежурный наряд в полном составе.

– Слава всем святым и ангелам Господним! – увидев меня, воскликнул старший инспектор, убирая оружие в кобуру под пиджаком. – И на посту, и живой!

– А что, кто-то уже и умер, сэр? – задал я довольно глупый в такой ситуации вопрос.

– Хайтауэр, – кивнул Ланиган. – Его убило курение.

Глава XV

В которой констебль Вильк подвергается допросу, оказывает любезность коммандеру Споку, договаривается о снабжении участка качественным питанием и идёт к свахе

– Вспоминайте, Вильк, вспоминайте всё подробно, – требовательно произнёс мистер Ланиган. – Всё подозрительное, всё непонятное. Всё вспоминайте.

Бедолагу Хайтауэра действительно убило курение. Верхний, обёрточный, лист той сигары, что ему подарили, был аккуратно удалён и заменён на другой. Перед заменой, впрочем, во внутренние листы был помещён цианистый калий – именно его запах я и принял за аромат миндаля. Несчастный Мозес после того, как отметился в участке, вернулся домой, плотно позавтракал (а какой же сон на пустое брюхо?) и сел на лавочку покурить. От смертоубийственного презента он успел сделать едва ли пять затяжек, когда яд, смешавшись со слюной, проник в его организм. Так он и умер – сидел-сидел, да и упал, – с выражением редкостного благодушия на лице. Хоть не мучился перед смертью…