Книга Высокие Горы Португалии - Янн Мартел

Он останавливается. И думает – оставить монеты на месте или извлечь.

Мария Каштру нарушает его раздумья.

– Член, – говорит она.

Он берется за внушительных размеров член Рафаэла Каштру. На первый взгляд тело и головка выглядят совершенно нормально. Какие бы то ни было признаки фибропластической индурации, кондиломы, бовеноидного папулеза отсутствуют. Он решает сделать надрез вдоль пещеристого тела – вскрыть одну из двух удлиненных губчатых полостей, которые, заполняясь кровью, служат источником полового наслаждения. Он разрезает крайнюю плоть, обнажая головку. И снова скальпель натыкается на что-то твердое там, где ничего твердого быть не должно. Он откладывает скальпель в сторону. Удерживая кожу большими пальцами по обе стороны надреза, он надавливает на член с обратной стороны и легко извлекает твердое содержимое наружу. Оно выпирает двумя частями – деревянное, гладкое, круглое и с дырочками.

– О! – восклицает Мария Каштру. – Это ж его сладкозвучная флейта!

Две другие части крестьянской флейты скрыты во втором пещеристом теле. Будучи человеком последовательным и методичным, Эузебью собирает инструмент воедино. И передает старухе – она подносит его к своим губам. Тишину оглашает короткая трехнотная трель.

– Он так здорово на ней играл. Как будто у нас в доме пела канарейка, – говорит она.

И кладет флейту на секционный стол рядом с трупом.

Где словом, где кивком головы Мария Каштру направляет скальпель Эузебью, являя превосходные познания в эмпирической анатомии. Это самое простое вскрытие из всех, что ему когда-либо доводилось производить: оно требует всего-то ничего – один лишь острый инструмент, даже для препарирования головы. Минуя грудную клетку и живот – полностью, она предпочитает провести периферическое обследование верхних конечностей, а также шеи и головы.

Безымянный палец на левой руке слегка набит пуховыми перьями, как и средний на правой, а указательные пальцы обеих рук заполнены кровью, свежей красной кровью, и это единственный след крови на всем теле. Остальные пальцы забиты грязью. В ладони правой руки зажата устричная раковина, а в ладони правой – листочки из настенного календарика. Плечи набиты всякой всячиной. Оттуда он извлекает молоток, пару клещей, длинный нож, яблоко, комок грязи, вязанку пшеничных колосьев, три яйца, соленую треску, нож и вилку. Голова же у Рафаэла Каштру оказывается куда более вместительной. Внутри он обнаруживает отрез красной ткани, ручной работы деревянную игрушечную лошадку в телеге с крутящимися колесиками, карманное зеркальце, снова пуховые перья, какую-то маленькую деревянную коричневато-желтую штуковину, не знакомую Марии Каштру, свечку, длинную прядь темных волос и три игральные карты. В каждом глазу он находит по игральной кости, а на месте сетчатки – по цветочному лепестку. В шее обнаруживаются три куриные лапки и что-то похожее на растопку – листья и прутики. Язык набит золой, за исключением кончика, заполненного медом.

Наконец – грудная клетка и живот. Старушка жена кивает, хотя в этот раз – с нескрываемой дрожью. Эузебью завершает вскрытие, делая рассечение в том месте, с которого собирался начинать, – вилкообразный надрез от плеч через грудину и дальше к животу. Он рассекает кожу как можно легче, едва касаясь подкожного жирового слоя. Поскольку надрез вдоль тазового пояса уже сделан, полость грудной клетки и брюшная полость открываются во всю ширь.

Он слышит тяжкий вздох Марии.

Даже не будучи большим специалистом, он нисколько не сомневается: перед ним – шимпанзе, разновидность африканских приматов. А чуть погодя он распознает другое существо, поменьше, отчасти скрытое.

В груди и животе у Рафаэла Каштру компактно помещается упокоившийся с миром шимпанзе, заботливо обхватывающий лапами маленького бурого медвежонка. Мария Каштру подается вперед и прижимается лицом к медвежонку. Неужто ее муж так и жил? Эузебью наблюдает, не говоря ни слова. Он рассматривает четко очерченную мордочку шимпанзе и его густую лоснящуюся шерстку. Молоденький, заключает он.

Она спокойно изрекает:

– У души есть два свойства: замыкаться или раскрываться. Так вот, я рассказала не всю правду. Это я тогда возражала против того, что гроб такой маленький. Это я кричала: «Милый мой мальчик!» – а после рухнула как подкошенная. Это я не хотела ничем занимать его местечко в нашей койке. Отрежьте мне клочочек черного меха у этой зверушки, прошу вас. И дайте чемодан.

Он повинуется. Отрезает скальпелем клок шерсти у шимпанзе сбоку. Она сжимает шерстку пальцами, обнюхивает и подносит к губам.

– Рафаэл верил крепче моего, – продолжает она. – Он часто повторял слова, которые ему как-то сказал отец Абран, – что вера всегда молода и что, не в пример всем нам, она никогда не стареет.

Эузебью приносит из кабинета чемодан. Мария Каштру открывает его, водружает на секционный стол и одну за другой принимается укладывать туда вещицы, извлеченные из тела Рафаэла Каштру.

Потом начинает раздеваться.

Ужасающая старушечья нагота. Плоть, обвисшая под действием силы тяжести, кожа, обветшавшая с годами, стать, покоробленная временем, – и однако же все это лучится светом долго прожитой жизни, точно испещренный письменами листок пергамента. На своем веку он повидал немало таких старух, но только мертвых, обезличенных, превратившихся после вскрытия совсем уж в абстрактные сущности. Вечными кажутся только внутренние органы, покуда их не коснется рука патологоанатома.

Мария Каштру снимает с себя все до последнего клочка одежды. Снимает и обручальное кольцо, и ленту, стягивающую волосы. Все это она укладывает в чемодан и, наконец, закрывает его.

Подставив себе стул, который он принес для нее, она взбирается на секционный стол. Склонясь над телом Рафаэлу Каштру, извиваясь змеей, пихаясь руками и ногами и расчищая себе пространство, где его, кажется, совсем не может быть, потому как оно уже заполнено двумя существами, Мария Каштру осторожно забирается в тело своего мужа. И все время приговаривает: «Это мой дом, это мой дом, это мой дом…» Она размещается так, чтобы можно было прижаться лбом к спине шимпанзе, а руками обнять шимпанзе с медвежонком, обхватив ладонями медвежонка.

– Пожалуйста! – просит она.

Он знает, что делать, потому как проделывал такое тысячу раз. Он берет иглу. Продевает шпагат в ушко. И начинает зашивать тело. Работает быстро, поскольку кожа мягкая, – водит иглой наперекрест, взад-вперед, зигзагообразно, натягивая шпагат и подгоняя стежки плотно друг к другу, так что шов получается более ровный, чем обычно. Он сшивает тазовый пояс Рафаэла Каштру, затем стягивает кожу на животе и грудной клетке, потом принимается за плечи. С иглой обращается очень осторожно, чтобы ненароком не уколоть Марию Каштру и двух зверьков. Заканчивая с торсом, он слышит ее тихий шепоток: «Спасибо, сеньор доктор».

Он еще никогда не работал с трупом, рассеченным в конце концов вдоль и поперек. Профессиональная этика вынуждает его закрыть даже самый неприметный надрез – на голове, плечах, шее, ногах и руках, на члене и даже языке. Пальцы его стараются вовсю. Но глаза недовольны окончательным результатом – немало времени уходит на то, чтобы плотнее сшить веки.