Книга Первый подвиг Елены Прекрасной, или Библиотечный обком действует - Светлана Багдерина

– Ух… купанты!..

– Прочь!..

– Скоты!..

– Хватайте их!..

– На моей!.. Свадьбе!.. Не позволю!..

– Бесс… сюр… Ах… кунпанты!..

– Руки убери, пока не оторвали с башкой!..

– Ах ты мужик сиволапый! Да я с тебя шкуру спущ…

БУМ-М-М-М…

Медный таз для варенья, пущенный рукой невесты, звучно встретился со шлемом накинувшегося было на жениха лейтенанта, и это прозвучало сигналом к вводу в действие засадного полка.

– Не тронь мово Семена, злыдень!!! – завизжала, как циркулярная пила, наткнувшаяся на гвоздь, Аленка – шорникова дочь.

– Что ж это они деют-то, а?! – мгновенно получила она поддержку от товарок.

– Ах они, окаянные!

– Давай, бабоньки, вперед!

– Зададим им жару!

– Бей супостатов!!!

– Спасай мужиков!!!

И женская половина свадьбы, не усидев на месте, похватала на дворе и в сараях то, чем побрезговали или до чего не добрались мужики, и ринулась в бой.

В ход пошли штуки полотна, которыми орудовали как палицами, моченые яблоки – ручные гранаты, лопаты – копья, поленья – мечи, прялки – бумеранги, веретена – дротики, подушки и перины – дымовые (перьевые) завесы, упряжь – лассо, помои – химическая атака…

Павших дружинников, не знавших слова «отступать», разошедшиеся женщины связывали ремнями или засовывали в бочки и катили в сарай. Черносотенцы, прикрывая лейтенанта, а может, просто толкая его, чтобы скорее проходил в ворота, чтобы и они успели ноги унести, прикрывая головы от картошки в мундире и банок с вареньем, нервно рвались на улицу.

– Черная Сотня!.. На помощь!.. Бунт в городе!!!.. – вопили они, захлопывая за собой ворота. – Все сюда!!!.. В городе восстание!!!..

И клич их был услышан.

– В городе восстание!..

– В городе бунт!..

– А мы тогда тут чего сидим?!..

– НАШИХ БЬЮТ!!!

И со всех концов стольного града Лукоморска, снося заметавшихся в панике угнетателей-оккупантов, как весенний паводок очищает от зимней грязи все на своем пути, к дворцу понеслась-потекла веселая и злая толпа. Все, что могло наносить колюще-режущие ранения или, на худой конец, послужить причиной смерти от удара тупым тяжелым предметом, как по волшебству находило свой путь в руки разошедшимся и не знающим больше удержу горожанам.

– Бей их!..

– Не жалей!..

– Как они нас не жалели!..

– Как бояр наших живьем в землю закопали ночью!..

– Думали, не узнаем!..

– Как царя-батюшку в темницу посадили!..

– Как мужиков наших в карьер угнали под плетками!..

– Да они ж алкаши безродные!.. Нормальные-то откупились у лекаря!

– А алкаш что – не человек?!..

– Человек алкаш!..

– За алкашей!..

– За человеков!..

– У-у, супостаты!..

– Врешь – не уйдешь!!!..

Против лома нет приема, только пока нет другого лома, неспроста гласит народная мудрость…

Заколдованных дружинников, двигавшихся без внятных команд отступающих оккупантов как механические солдатики, у которых кончается завод, старались просто валить на землю и связывать, зато Черная Сотня – пришлые захватчики и присоединившиеся к ним местные коллаборационисты – милости не знала и не ждала. Но что могли поделать несколько десятков вояк против половины города, решившей, что именно сегодня праздник, не отмеченный пока ни в одном календаре – последний день оккупации?

Тяжела и беспощадна дубина народной войны, как тонко подметил в другом времени и в другом пространстве классик. И злосчастные пришлецы, не сказав последнего «скоты!», теперь скоротечно убеждались в этом на собственном печальном, зато коротком опыте. На спинах беспорядочно отступающих, чтобы не сказать «панически бегущих», черносотенцев толпа ворвалась во дворец, смяв, даже толком не заметив, не успевшую сбежать охрану на воротах, и растеклась яростно бушующей рекой по двору, коридорам, подвалам и покоям, выискивая и творя долгожданное правосудие, такое, какое им виделось, над чужаками – пришлыми и добровольными.

Лейтенант Ништяк, сжимая в одной руке меч, а в другой – палицу, расталкивая и расшвыривая всё и всех на своем пути, очертя голову несся по малознакомым переходам и помещениям. Кухня, людская, дровяная, еще какие-то комнаты с равнодушными тупыми слугами – все мелькало и сливалось в одно враждебное, затаившееся окружение перед его глазами, пока он мчался, подгоняемый торжествующими воплями горожан и отчаянными – своих бывших подчиненных.

Долг перед пропавшим или попавшим в западню Чернословом, перед его величеством царем Костеем велел ему остановиться и драться. Инстинкт же гнал его вперед в поисках хода в дворцовые подземелья. Спрятаться, затаиться, отсидеться, а потом, когда побоище прекратится, может, через день или два, может, через неделю, тайком выбраться и бежать из этого сумасшедшего города, из этой чокнутой страны, и пропади они пропадом, все те, кто заставил его во главе сотни прийти сюда.

О чем они думали – сотня!.. Тысяча, десять тысяч, а лучше сто тысяч – вот какой должна быть армия, если они действительно хотят не только захватить, но и удержать этот дурдом! Сами виноваты. Заварили – расхлебывайте. А его здесь больше нет. Он не собирается расплачиваться за глупость своих повелителей. Бежать, бежать – но не к Костею – царь не прощает ТАКИХ провалов – а куда-нибудь подальше. Мир велик, и в нем существует немало государей, готовых нанять за хорошую плату такого бравого вояку, как он. Главное сейчас – найти убежище, пока его никто не видит – зачарованная прислуга не в счет – и переждать.

С каждым пролетом лесенок, ведущих вниз, крики и шум становились все глуше, и вот, наконец, коридор, в котором их не стало слышно вообще. Его след давно потерян. Его никто не видел. Славный тихий прохладный подвал, построенный каким-то добрым архитектором как раз для его целей, освещаемый единственным факелом у входа.

Он по-воровски огляделся, выхватил факел из его скобы, быстро откинул щеколду на одной из массивных дубовых дверей – той, что поближе, и посветил себе.

Ох, есть на свете счастье, вздохнул он и улыбнулся с облегчением и радостью, даже забыв на мгновенье свои утренние злоключения и все еще гудящую и плывущую от попадания таза голову – только испуганное загнанное сердце колотилось, как будто хотело вырваться из грудной клетки и мчаться дальше.

Но это ничего. Это пройдет.

Продуктовый склад предстал перед ним во всей своей гастрономической красе – огромный, как зал приемов, заставленный стеллажами, бочками и ларями с сырами, компотами, вареньями и соленьями. Потолок, казалось, прогибался от почти новогодних гирлянд из окороков, сосисок и колбас. В воздухе висел неповторимый аромат изобилия. Натюрморт, да и только… То, что надо бедному солдату, чтобы пережить смутное время, продлись оно хоть неделю, хоть месяц, хоть год.