Книга Серебряный пояс - Владимир Топилин

В ближайшей округе все хорошо знали богослужителя. Люди молвили о нем всегда только доброе слово, ждали его появления заблаговременно, придерживая в запасниках определенное количество горячительной жидкости. В караване сторонники Мишки Стелькина «за простоту подхода к любому делу и неприхотливость к кочевой жизни» за глаза называли его ласково: «Наш Петруша». Зная скромный, необидчивый, нежадный характер дьякона, приближенные и товарищи по седлу при случае подшучивали над ним по какому-то поводу. На что представитель слова Божьего в ответ с улыбкой крестил обидчика и с благостью отпускал ему грех.

В этот день Святых Покровов Пресвятой Богородицы отец Петр не изменил своему постоянству, пребывал в указанном месте в добром здравии и прекрасном расположении духа. Добравшись с караваном до прииска поздним вечером, несмотря на глубокую усталость, представитель церкви не замедлил проследовать к дому старого доброго знакомого деда Ворогова, у которого останавливался всегда, когда здесь бывал. Старый пасечник на время встречи с представителем духовного света всегда имел отменную медовуху, был рад приходу дорогого гостя, который всякий раз отпускал ему возможные грехи и освящал немудреное хозяйство.

По хлопотному состоянию и бордовому, под цвет сока малины, лицу было понятно, что праздничное утро для отца Петра началось удачно. Усугубив добрый штоф медового настоя во благо процветания приусадебного хозяйства деда Ворогова, представитель церкви степенно стоял в мезонине дома купца Подсосова. Важно оправляя длиннополую рясу, отец Петр терпеливо ожидал приближения людского шествия к маленькой площади. Во избежание несвоевременного расстройства вестибулярного аппарата в голове сибирского соловья с боку под руку его поддерживал Мишка Стелькин. Под балконом у крыльца, при параде, ровным строем замерли помощники и стрелки. На некотором расстоянии от крыльца, чтобы лучше видеть отца Петра, в уважительном поклоне склонило головы престарелое население старательского прииска. Добродушные старушки и верующие старцы то и дело осеняли себя крестами, шептали молитвы, покрикивали на неразумных ребятишек, снующих под ногами. Когда веселые толпы старателей приблизились на расстояние поучительного ворчания, пожилые люди дружно обратили строгие взгляды к идущим, угрожая, взмахнули сухими кулачками:

— Замолчь, гуляки! Ишь, расхохотались! Первым делом службу стоять надо, а потом праздник прославлять!

Разом умолкла музыка. Гармонисты, разминая замерзшие пальцы, убрали инструменты под полы полушубков. Будто по команде умолкли шутки и смех. На суровые лица старателей легла должная дань уважения. Богобоязненные люди тайги предались глубокому, благодушному настроению Единой Веры. Женщины тут же сменили пестрые платки на черные. Бородатые мужики сняли головные уборы.

Разрозненные группы образовали единую, плотную толпу. Смолкли скрипучие шаги. Слилось горячее дыхание. Вытянулись в карауле служивые люди. Игривые дети прижались к родителям. В ожидании священнодействия народ обратил все внимание на мезонин.

Ожидая полной тишины, Петр какое-то время сурово смотрел сверху вниз на страждущих. С достоинством, оценивая главную минуту, он переживал триумф своего назначения. Где-то там, в далеком, уездном Минусинске, он был простым дьячком. Здесь же его почитали как Бога. И было в этом почтении торжественное облегчение. Пусть там, в стенах святой церкви, его признавали не больше чем грешником во хмелю. Здесь же он чувствовал себя первым человеком.

Пришло время. Свершилась главная минута. Глубоко вздохнув полной грудью, дьякон Петр стал читать Заутреню. Поразительно тонкий, высокий голос взлетел к вершинам высоких гор. Мерзлая тайга, пробудившись от необычного звука, ответила скорым эхом. Заснеженная долина выстрелила волнующим душу наветом.

Побелели и тут же покраснели лица старателей. Духовная благодать наполнила их сердца. Каждому показалось, что призывный голос взлетел до небес и опустился на землю с Божьей Матерью. Томительная нега наполнила сознание верующих. Вот она, та минута, ради которой стоило жить, существовать, работать, бороться с суровыми условиями сибирской природы! Думать, представлять, ждать, верить в духовные силы! Страдать, молиться, терпеливо грезить мечтой о том, что он не забыт в этом глухом, диком краю силами свыше! И никто из них сейчас не помнит, как злой зверь загубил единственную кормилицу — коровушку. Как семья голодала зимой до черемши. Кто из мужиков не вернулся из тайги. Как теперь существовать многодетной семье без отца-кормильца. Почему на далеких, баснословно богатых золотых приисках человек живет без хлеба, спит на деревянных нарах и ходит в залатанной, перештопанной одежде и рваных чунях.

Канули в прошлое слезы о неизбежной бедности. Растворились матовой дымкой ежедневные трудности противостояния с холодом, голодом, борьбой со снегом, водой. Неизвестно, как сократилось бесконечное расстояние между миром цивилизации и дикой, глухой тайгой. Оттаяло сердце, согрелась душа, просветлел разум: вот оно, счастье земное! Нет, не забыты люди Богом! Помнит Святой Дух о детях своих! Значит, ради этого стоило терпеть, страдать и надеяться! Все было не зря! Во благо этого стоило жить!

Долго длилась служба. По-осеннему холодное солнце осветило гору напротив. Взбудораженные от незнакомого голоса дьякона Петра приисковые собаки осипли от хриплого лая. Престарелые люди устали от частых, низких поклонов. Крепкие на руку бородатые старатели все реже прилагали пальцы ко лбу. Испуганные непривычным торжеством дети разбежались по закоулкам на игрища. А дьякону Петру все нипочем! За одной молитвой следует другая, вспоминая и прославляя Святых Духов. Может, прочитал бы на память дьякон Петр весь Молитвослов от начала до конца, да Мишка Стелькин устал стоять рядом, ткнул дьякона в бок кулаком, зашептал на ухо:

— Будя! Разошелся… В церкви столько не ноют!

Петр оборвал песнопение на полуслове, перекрестил троекратно все стороны света, благословил собравшихся, призвал братьев и сестер к Единой Вере во Христа. На том и закончилась первоначальная часть церемонии.

Переставляя плохо слушающиеся ноги, в сопровождении Мишки сошел дьякон по крутой лестнице в дом, а потом на крыльцо. Народ ринулся целовать руку избраннику Господнему и отдать последние сбережения во благо процветания церкви:

— Не побрезгуй, батюшка! Прими от раба Божьего на освящение храма Господнего!

Дьякон Петр не брезговал. Подавая правую руку для поцелуя и благословения, левой собирал в суму золотой песочек, желтые самородки, серебряные кольца, сережки, царские червонцы. Было непонятно, откуда у прихожан подобные сбережения. Однако раздумывать было некогда, да и незачем. Если человек дает от сердца, значит все во благо!

Мишка Стелькин рядом стоит, хитрым взглядом все подмечает. Вон, бабка Прозариха самородок на полпальца дала. Прищурил Мишка глаза в гневе: откуда? Значит, у нее в запасниках еще золото на черный день имеется: «Хитра, старая карга! Все плачет, что есть да обуть нечего… А какой куш отвалила во искупление грехов! Лучше бы в лавку принесла. Нет, в следующий раз не дам в долг крупы и материи. Пусть хоть с голоду помирает!». И так с каждым, кто, не таясь, подает последние сбережения дьякону.