Книга Пленница судьбы - Лора Бекитт

Эжен усмехнулся:

— Вспомни, ты бросила ее здесь и уехала обратно в Париж, чтобы торговать собой!

Лицо Мари потемнело, губы задергались. Она молчала. А Корали не поверила тому, что услышала. Неужели сестра говорила о ее супруге? О человеке, который по вечерам снимал с ее ног, а по утрам надевал башмаки, потому что из-за беременности ей было тяжело наклоняться; который был неизменно внимателен к ней; который днем делил с ней труд, а ночью — постель, в объятиях которого она находила утешение от всех невзгод и задыхалась от страсти; который говорил, что хочет большую семью и много детей. И который обожал Талассу!

— Посмотри, как ты выглядишь, — сказал Эжен, — оборванная, грязная. Кто доверит тебе ребенка?!

Мари посмотрела на сестру. Взгляд той был мягким, счастливым, и в нем читалась поддержка словам Эжена, безграничная любовь к нему и к… ее дочери.

Мари постаралась взять себя в руки.

— Я выгляжу так, потому что приехала из обнищавшего, разоренного Парижа, потому что голодала и мерзла всю зиму! И потому что мне было тяжело добраться сюда — без денег, без пропуска и необходимых документов, с одной лишь верой в то, что здесь меня ждет дочь!

Она вновь протянула руки к девочке, которая крутилась возле ног Корали. Малышка испуганно отпрянула от странной незнакомки и потянулась к Коре:

— Мама!

— Она тебя не ждет, — сказал Эжен. — У нее есть любящие родители, которые позаботятся о ее будущем. А ты уезжай обратно. Так будет лучше для всех.

Мари осознала, что он в самом деле не отдаст ей Талассу, и в страхе повернулась к сестре:

— Корали! Неужели у тебя нет сердца?! У вас с Эженом скоро родится свой ребенок! А эта девочка — моя! Неужели ты не понимаешь, что значит для меня Таласса?!

Глаза Коры наполнились слезами, и тем не менее она сказала:

— Прости, Мари, но я не уверена, что с ребенком будет все в порядке, если он останется с тобой. Я считаю, что мой муж прав. Мы не отдадим тебе девочку.

Мари медленно, как завороженная, повернулась и пошла прочь. Несколько мгновений Эжен и Корали смотрели ей вслед. Потом женщина схватила ребенка и со слезами бросилась в дом. Эжен пошел за ней.

— Мы не должны были так поступать! — горько плача, воскликнула Кора. — Ведь Мари моя сестра!

Мы даже не предложили ей войти в дом, не накормили ее!

— Да, это жестоко, — глухо произнес Эжен, присаживаясь рядом с ней, — но лучше отрезать сразу.

— Как ты можешь так говорить!

— Корали, — он обнял жену, — часто ли ты вспоминала о своей сестре в последние полгода? А если вспоминала, то с какими мыслями? Разве ты не хотела, чтобы она никогда не возвращалась сюда? Хотела. Из-за меня, из-за Талассы. Жизнь так устроена: всегда приходится чем-то жертвовать. Если бы твой муж не погиб на войне, разве мы были бы вместе?

Кора согласно кивала, продолжая плакать, испытывая угрызения совести, стыд, горечь и… невольное облегчение.

Вернувшись в Париж, Мари не узнала города. В лицо повеяло запахом дыма. Ввысь взмывали языки пламени. Откуда-то доносился неясный гул, где-то слышались выстрелы. Мари поразилась тому, что действительность меняется точно океан в непогоду. Откуда-то долетали крики; какие-то люди бегали взад-вперед, по улицам метались пляшущие тени.

Она не знала, что случилось. А между тем, как и предсказывал Александр де Монтуа, началось восстание рабочих, ремесленников и мелких служащих вкупе с национальной гвардией, что привело к бегству правительства и воцарению власти Парижской Коммуны. Однако вскоре к городу были подтянуты войска; и 21 мая они вошли в Париж. Тогда же под покровом темноты коммунары принялись строить баррикады. Всего на улицах города их было возведено более пятисот. Начались бои. Сама того не ожидая, Мари угодила в пекло событий.

Ее пытались остановить еще при подходе к городу, но она все-таки проникла в Париж. Теперь Мари шла по улице, не замечая ни криков, ни выстрелов, ни зарева над верхушками деревьев, ни кроваво-красных облаков дыма. Навстречу попадались люди — они что-то выкрикивали и куда-то спешили; в руках у многих из них были ружья; их волосы вспыхивали огненными шлемами в отсветах пожара. Хотя на улицах не уцелело ни одного фонаря, было светло как днем. Небо полыхало так, словно в его недрах кто-то разжег огромный костер. Шпили башен над соборами напоминали реющие в вышине вымпелы.

На одной из улиц Мари схватил за руку и развернул к себе какой-то человек. Вглядевшись в ее бледное, осунувшееся лицо, он воскликнул:

— Куда ты идешь, сестренка? Так не годится! Я вижу, ты ищешь смерти? Ты должна идти с нами, с теми, кто одержим идеей собственного спасения! Очнись! Умирать нужно за дело, а не в канаве, как последняя тварь! Над нами — громада насилия, предрассудков, лжи. Нужно ее сокрушить. Это будет величайший подвиг — вот как нужно умирать!

Закончив свою тираду, он протянул Мари бутылку. Девушка рассмеялась. Она заметила, что он порядком пьян. Она сделала несколько больших глотков — спиртное обожгло внутренности, и по жилам побежал огонь.

Вскоре Мари замешалась в толпе, которая двигалась по направлению к площади Шато д'О, где сходились семь улиц и было построено самое большое количество баррикад.

Люди шли, и звук их шагов, тяжелый и гулкий, был похож на горный обвал. Впереди виднелось что-то огромное и черное, словно ворота в ад, — там копошились люди. Шум их голосов напоминал дыхание огромного чудовища. Кое-где, освещенные отблесками факелов, мерцали ружья.

Для Мари сразу нашлось дело — здесь была дорога каждая пара рук. Она подавала патроны, подносила камни. К ней обращались, она была нужна этим людям, казалась равной среди равных.

Эти люди стремились к какой-то непонятной, неизвестной ей справедливости, они назывались обездоленными и не винили в этом себя, как это делала она. Сейчас действительность представала перед ней как некий первозданный хаос, из которого люди хотели соорудить что-то новое. Мари вспоминала скалы на своем родном острове. Их создал Бог. Строители баррикад, по-видимому, тоже воображали себя богами. В кучу валили все — камни, бревна, сломанную мебель… Здесь кипела жизнь, чудовищная жизнь, жизнь зыбких теней на гребне искусственной горы. Всюду метались люди. Многие из них, подобно Мари, плохо представляли, с кем борются и за что. С той и с другой стороны доносились выстрелы; иногда раздавались пушечные залпы, и тогда над баррикадой проносился ужасающий грохот.

Было много раненых. Мари, за время работы в госпитале научившаяся хорошо делать перевязки и не боявшаяся крови, оказалась незаменимой. Она чувствовала свою ответственность и не хотела уходить, хотя было ясно, что баррикада не выстоит. Оставалось мало патронов, силы были неравны. Улица тонула в дыму, как в тумане, и приходилось стрелять вслепую.

Эти люди сражались и умирали, опьяненные грезами о будущем, а она просто делала то, о чем ее просили.