Книга Три часа соблазна - Маргарита Южина

– Садись, выпьем... за нас! – подняла Раиса засаленную стопку.

Василиса ничего поднимать не стала, она терпеливо выждала, когда Раиса выпьет, а потом приступила к делу. У нее была заранее заготовлена легенда, якобы когда-то им в роддоме подменили детей. И вот теперь Василиса должна узнать все о прежней жизни Колошиной, чтобы понять, откуда у ее ребенка не совсем приличные наклонности, не гены ли виноваты. А потом Василиса должна была признать, что ребенок это ее, а у Раисы свой. Потому что якобы по всему получалось, что это она сама и запуталась. Но... Посмотрев на хмельную женщину Василиса решила, что тут с этой легендой такого можно наворотить! И пошла напрямик.

– Рая, мне надо узнать все про твое детство, все, – твердо сказала она.

– А чего там в моем детстве... – вдруг насупилась Раиса. – Зачем это вам?

– Я... изучаю жизнь обычного человека, пишу научную работу. А уже из этой научной работы будет ясно... сколько людям надо будет платить пенсии, вот! – Василиса сама испугалась, что ляпнула, но Раиса была уже в таком состоянии, что ее ничто не настораживало.

– Ого! – выкатила она глаза. – Это значит, что я вам тут нарасскажу, то весь мир и получит?!

– Ну уж не весь мир, – одернула ее Василиса, а потом скромно добавила: – И не получит, но...

– А я расскажу! Я... мне ведь есть что рассказать, – вдруг опечалилась Раиса. – Только ты наливай!

Василиса глянула на собеседницу и решила, что еще рюмочка ей не помешает.

Раиса выпила, закатила глаза и начала... петь:

– Ах ты, бедная овечка-а! Что же бьется так сердечка-а!

– Ну нет, – решительно поднялась Василиса. – Не получится у нас с вами разговора, только зря время потратила. Пойду лучше... да к вашей же бабе Марусе. А потом ее имя напишут в газетах.

– Ну и пусть! Ну и ладно! А мне и не надо, чтоб в газетах! – вытаращила круглые глаза Раиса. – Оно мне зачем, газеты ваши? А бабка вам все равно ничего не скажет. А потому что жила все время, как у Христа за пазухой! А я страдалица! Мне... Слушай, а мне можно повышенную пенсию, а?

– Это за какие ж заслуги? – усмехнулась Василиса.

– Ну пусть не за заслуги, за это... за страдание мое детское! Как ветерану детства, а?

– Ну... даже не знаю... А что у вас там такое произошло, что даже пенсию повышать надо? – пристально присмотрелась к Колошиной Василиса.

– А то... – тяжко вздохнула Раиса. – То, что вся жизнь у меня... У меня ж мать пила! И сильно! Нет, сначала отец запил... по-моему, он пил с самого рождения, как только народился. И чего матушка в нем нашла? А может, это был и не мой отец, а другой мужик. Я уж и не помню, потому что... потому что все мужики у матери пили. Да. А потом и она сама ка-а-к начала водку глотать! Ну... мне, конечно, худо приходилось. Жрать-то хочется, а нету! Дома все перероешь, а... ничего нет! Ой, как жили тяжело! Все первого сентября как праздника ждут. А для меня каторга начинается. Нет, сама-то я по учебе не глупая была, когда в школу ходила... но так ведь я не всегда ходила-то!

– Это чего ж так? А может, если б училась нормально, так и по – другому бы жизнь утроилась.

– Может, и по-другому, да только как мне было ходить-то?! – вызверилась Раиса. – Ладно еще осенью, тут добежать-то. А зимой? У нас с мамкой одни валенки на двоих, да и те без пятки! А она как с вечера умотает куда, так и нет ее всю ночь, да еще и половину следующего дня! И кто ж меня в такой школе ждать будет? А я сижу дома, реву на всю околицу. И мамку жалко – вдруг где замерзла, и перед ребятами стыдно, опять дразнить начнут, скажут, что алкашихина дочка. И жрать хочется так, что аж брюхо урчит! Да так сильно урчит, даже стыдно.

– Но... как же ты жила так? – не могла поверить Василиса. – А соседи? Они что, не видели, как ты живешь? Можно же было в милицию заявить, тебя в интернат отдали, там бы ела, училась...

– Ха! Вот уж точно, вы – наивная чукотская девочка! – захохотала Раиса. – Да была я в том интернате! Не знаю, как там сейчас... Говорят, теперь проверяют, строгости разные, так работники бояться начали, и ребята жить стали лучше. А раньше!.. Это ж своя республика! Не многим лучше тюрьмы. Тоже свои авторитеты, свои обычаи. Устои, правила разные. Ну и дедовщина, как без нее. Тем хорошо только, что сбежать оттуда можно. Я и сбегала.

– Неужели у матери было намного лучше?

– Лучше, – грустно вздохнула Раиса. – Мамка где-то шлялась все время, получается, я сама себе хозяйка. Ко мне ребята из двора приходили, мы здесь и в карты играли, и... ну да, чего там, и водку пили. А ребята еще жрачки из дома натащат... правда, сами ее и съедят. Нет, они не по злобе, а так... случайно. Засидимся. Ну и... они слопают все, что принесли. Да только я быстрее их наемся от пуза, а потом – пусть едят. А вот когда мамка дома была – завалится на диван и воет. Ну ничего, потом уснет, а на следующий день плачет... пойдет к соседям, попросит хлеба или сухарей и такую сухарницу сварганит! Ты знаешь, что такое сухарница?

Василиса покачала головой.

– Ну, ты ничего, значит, не ела! – фыркнула Раиса. – Это берешь поджаренные сухари, кладешь их в миску и заливаешь кипятком. И солишь. А туда кусочек масла... Вот интересно, у нас почему-то масло сливочное все время было. И больше ничего... Ну так и чего я? Ага. Значит, кладешь это масло и ждешь. Сухари распарятся и... вкуснотища!! Надо будет сегодня Юрке сварганить. Пусть попробует.

– У тебя масла нет, – напомнила Василиса.

– Точно, – вздохнула Раиса. – А еще говорят, что жить лучше стали.

– Не жалуйся, на водку себе всегда находишь.

– Ну так!.. Я-то сейчас кормлю, не то что моя мамка! У меня Юрка каждый день рыбий жир принимает. И еще картошка у нас есть и макароны. Я ж работаю!

– Погоди-ка, получается, что школу ты не окончила, так?

– Чего это? Закончила! Это я сначала пропускала. Пропускала, а потом... потом мне дядя Женя сапоги купил, – вспомнила Раиса и от счастья закатила глаза. – Это были та-а-кие сапожки! Нет, это я сейчас понимаю – сапоги обычные. Черненькие. Войлочные, но тогда! У нас же в школе все в таких ходили. Вот и я была не хуже, а такая же, как все!

– А кто это – дядя Женя? – осторожно спросила Василиса.

– Это... Да, дядька один... сволочной, надо сказать, дядька... – заиграла желваками Раиса и опрокинула в себя еще стопку.

– То есть как это – сволочной? Он же тебе сапоги купил!

– Ну да, купил, – криво усмехнулась Раиса. – Да только я за те сапоги заплатила по полной. Скотина. Мне б его сейчас, я б его на портянки порвала, а тогда... тогда я за него душу отдать готова была.

– Ничего себе... и чем он тебя так пленил?

– Коркой хлеба!.. Да нет. Не коркой, конечно, – тяжело задышала Раиса. – Я ж все время впроголодь. И тут однажды... подружка позвала меня на каток, подружка у меня была, Дарина, а зимой дело было. А чего дома сидеть – мамка воет после пьянки, вонь дома, жрать нечего... Ну я Дарине и говорю, дескать, купишь пирожок – пойду. Она купила. Я и пошла. Ну она-то на коньках катается, а я рядом, на дырявых валенках скачу. Ей нравится, что кто-то ее уменья оценивает, а у меня уже коленки от мороза стучат. И тут подходит к нам мужичок такой... хорошо одетый. Он у нас во дворе жил, а каток же во дворе и есть, ну и вот. Он подходит... Серьезный такой. Трезвый. Я сразу подумала, что он начальником катка работает. Маленькая была, дурочка. У той коробки и вовсе начальника никакого не было... Он подошел и говорит мне: «А ты чего не катаешься? Лентяйка, да?» Ну тут я ему ногу и подняла. А у меня из валенка голая пятка торчит. Говорю: «У нас дома на валенки-то денег нет, где уж мне коньки купить!» И тут он как схватит меня за ногу, да как закричит: «Это кто ж девчонку в мороз босиком отпустил? Куда твоя мать смотрит?» А Дарина ему типа: «Мать у нее дома, она пьяная спит, ей не до Райки, а завтра накормит и дырку тряпкой заткнет, так что все нормально». И тут мужик так побледнел немного. Потом говорит: «Пойдем». Я уперлась, мол, мы всегда с подружкой вместе, и ее берите. Он и ее взял. Дарина коньки на плечо, и пошли. Приходим, а у мужика во дворе машина стоит. Он нас садит, и едем мы... черт знает, куда он нас вез. Приехали на дачи. А у него так на даче красиво! Елки всякие большие, все в снегу, прямо, как в сказке. И дома камин. Я только на картинке камины видела, в богатых журналах, а тут настоящий. Правда, кроме камина у него там ничего и не было, все простенькое, но чистое. Затопил он камин, и стал что-то с едой мудрить. А мы с Даринкой только хихикаем, чего нам, дурочкам. И соорудил он нам пир! Курицу пожарил с золотистой корочкой, картошки нажарил, и еще вина какого-то сунул. А мы и рады стараться, дескать, уже большие и любое вино нам по фигу. Честно говоря, это Дарина из себя деваху строила, а я все больше на курицу налегала. Но и винище пила тоже. А оно такое противное. Вроде бы и сладкое, но такое теплое. Дядя Женя его специально грел, чтобы я не заболела. Называл это... то ли грог, то ли глинтвейн... да какая разница... Я потом и не помню, как меня в сон потянуло. Потом просыпаюсь, рядом со мной чья-то туша! И прямо к моему лицу лезет. Ну, кричать, конечно, пробовала, да только... там уж кричи не кричи, дачи же кругом... А утром... утром я на себя смотреть не могла, а на него тем более. С Дариной то же самое случилось, потому что она ко мне тихонько подошла и говорит: «Сами виноваты, не надо было ехать... а теперь об этом вообще никому рассказывать нельзя, потому что, если узнают...»