Книга Семейство Таннер - Роберт Вальзер

В эту пору Симон, несмотря на зимний холод, царивший в комнате, заставлял себя спозаранку вскакивать с постели, даже если дел у него никаких не было. Он тогда просто стоял, покусывал губы, а уж стимул непременно приходил сам собою. Дело-то всегда найдется. Можно для времяпрепровождения растереть руки или спину, а не то попробовать ходить на руках. Какие-нибудь упражнения воли, пусть и самые смехотворные, он устраивал себе постоянно, они прогоняли мысли, закаляли и бодрили тело. Каждое утро он обливался холодной водой, с головы до ног, пока ему не делалось жарко, и не надевал пальто, выходя на улицу. Хотел в эту пору года научиться смирению! Своим пальто он укутывал ноги, когда читал, сидя за столом. Чтобы в любое время взбираться по глубокому снегу на гору, он обзавелся парой широких, прочных башмаков, какие носят рекруты на военной службе. Рассчитывал, что научится правильно смотреть на элегантную обувь. В этаких-то башмаках можно очень твердо стать на ноги. Главное сейчас — остаться на поверхности и обрести почву. Если он не склонит головы, то наверняка, даже как бы само собой, появится что-нибудь, что он сумеет ухватить. Начать сначала, снова, да хоть полсотни раз — что за беда! Надобно только поднапрячься всем существом — и то, что ему необходимо, непременно придет.

В это время он походил на человека, который потерял деньги и отчаянно напрягает волю, чтобы снова их добыть, но, помимо напряжения воли, ничего больше для этого не предпринимает.

Под Рождество он отправился на гору, вверх по широкому склону. Близился вечер, и было до ужаса холодно. Колючий ветер обжигал людям носы и уши, покрасневшие и горящие от мороза. Симон невольно выбрал ту самую дорогу, которая некогда вела к лесному дому Клары и теперь стала куда удобнее. Повсюду виднелись следы преобразующих человеческих рук. Он увидел большой, однако не лишенный изыска дом, построенный там, где некогда стояло деревянное шале, куда он так часто приходил, еще когда Каспар писал здесь свои картины, к милой чудаковатой женщине, жившей в этом доме. Теперь здесь поставили курзал для народа, и, судя по всему, посетителей хватало, потому что он видел, как входят и выходят разные хорошо одетые люди. Секунду-другую Симон прикидывал, не зайти ли туда и ему, ведь жестокий холод склонил его к мысли, как приятно будет очутиться в натопленной, людной зале. И он вошел. Навстречу пахнуло теплым, крепким ароматом еловой хвои — вся просторная, светлая комната, вернее зала, была разукрашена еловыми лапами, словно зеленым ковром. Только изречения, написанные на белых стенах, остались свободны, и можно было их прочитать. Повсюду сидели веселые и серьезные люди, множество женщин, мужчин и детей, поодиночке за круглыми столиками или компаниями за длинными столами. Запах напитков и еды смешивался с еловым рождественским благоуханием. Нарядные девушки ходили вокруг, обслуживали посетителей приветливо и одновременно вполне спокойно, будто они вовсе не официантки. Казалось, эти изящные девушки просто играют в какую-то улыбчивую игру или обслуживают только своих родителей, родню, братьев, сестер и их детей: так по-семейному все это выглядело. В другом конце залы располагалась маленькая сцена, тоже обрамленная еловыми ветками и предназначенная, наверно, для исполнения какого-нибудь рождественского спектакля или иной пьесы приятного содержания. Словом, помещение было теплое, уютное, радушное, и Симон сел за свободный круглый столик, ожидая, что одна из девушек подойдет и спросит, чего он желает. Но пока никто не подходил. Он довольно долго сидел, подперев голову рукой, по обыкновению молодых людей, как вдруг к его столику подошла высокая статная дама, приветливо кивнула ему, а затем, окликнув одну из девушек, громко спросила, можно ли так долго заставлять молодого человека ждать. Укор прозвучал не сердито, скорее весело и любезно, однако ж эта дама была здесь директрисой, начальницей или как там можно ее назвать.

— Извините, что к вам не подошли, — обратилась она к Симону.

— Ну что вы, вам незачем извиняться. Скорее уж извиняться надо мне, ведь из-за меня вам пришлось укорить одну из ваших девушек. Кстати, мне приятно сидеть здесь, хотя никто не обращает на меня внимания; ведь, по правде говоря, потратить на заказ я могу сущие гроши.

— Ешьте-пейте сколько вам угодно. Бесплатно, — сказала дама.

— Это относится только ко мне или ко всем?

— Разумеется, только к вам и только потому, что я распоряжусь не брать с вас денег. — Она присела с ним рядом за коричневый столик. — У меня есть немного времени поболтать с вами, и я не вижу, почему бы мне так не сделать. Вы кажетесь одиноким, об этом говорят ваши глаза, а еще они говорят, причем вполне отчетливо, что тот, кому они принадлежат, стремится к общению с людьми. Не знаю, по какой причине, но мне думается, вы человек хорошо образованный. Когда я вас увидела, мне сразу же захотелось с вами поговорить. Коли бы пригляделась к вам в лорнет, я бы, пожалуй, обнаружила, что вид у вас довольно запущенный, но кто же станет, желая узнать человека, изучать его в лорнет? Как заведующая этим домом я заинтересована в точности узнать, что за люди мои посетители. Я приучила себя оценивать людей не по обтрепанным фетровым шляпам, а по движениям, которые лучше раскрывают их натуру, чем добротное или плохонькое платье, и со временем обнаружила, что выбрала правильный способ. Коли Господь желает мне добра, Он не позволит мне стать заносчивой и высокомерной. Деловая женщина, которая не разбирается в людях, успеха в делах иметь не будет, а чему же учит растущее знание людей? Самой простой вещи на свете: обходиться со всеми приветливо! Разве все мы, все люди, живущие на этой уединенной, затерянной планете, не одна семья? Не братья и сестры? Братья сестер, сестры сестер и сестры братьев? Дело это, пожалуй, весьма деликатное, и так должно быть всегда: прежде всего в мыслях! Но затем накопленное в мыслях должно вылиться в поступки. Столкнувшись с неотесанным мужланом или с простосердечной бабенкой — что я могу сделать? Сразу чувствовать испуг и неприязнь? О, вовсе нет. В таких случаях я думаю: да, этот человек мне не очень приятен, он отталкивает меня, он необразован и дерзок, но слишком уж подчеркивать это ему и себе не стоит. Мне надо чуточку притвориться, может, и он тогда чуточку притворится, хотя бы от медлительности или от глупости. Как хорошо проявлять предупредительность. В глубине души я горячо и свято убеждена, что это хорошо, больше мне тут сказать нечего. Разве только вот что: брату не обязательно принадлежать к утонченнейшим и изысканнейшим людям, и тем не менее, скажем держась на расстоянии, он может оставаться братом. Таков мой закон, и я на том стою. Многим людям, которые прежде пожимали плечами и кривились, я в конце концов начинаю нравиться. И почему бы мне, стороннице столь прекрасного учения, как упражнение в любящем и наблюдающем терпении, не быть чуточку христианкой? Пожалуй, христианство нам всем теперь необходимо, как никогда; нет, это глупо сказано. Вы улыбнулись, и я прекрасно понимаю почему. Вы правы, с какой стати я твержу о христианстве, когда важна-то простая, разумная дружелюбность. Знаете что? Иной раз я думаю: христианский долг в наши дни тихонько, почти незаметно преображается в долг человеческий, а его исполнить куда проще и легче. Но мне пора идти. Меня зовут. Сидите-сидите, я скоро вернусь.