Книга Дневник. 1914-1916 - Дмитрий Фурманов

Я не поверил и был прав. В купе было всего трое, вопреки доводам и уверениям о временно выбывших. Все офицеры, едущие из отпуска в свои части. Капитан, преждевременно расставшийся в 1905 году с университетом, все вздыхал о какой-то Лизе: «Эх, Лиза, Лиза… Ну и Лиза. Это вот так женщина, это я понимаю. Ну, огонь. Ой, Лиза, Лиза, Лиза.»

Он снимал, вернее, срывал фуражку и начинал водить по вспотевшей, увы, лысеющей голове. Офицеры были между собой хорошо знакомы, все на «ты», все замешаны в московских похождениях последних дней. Много у них было воспоминаний, много было нелегальных рассказов, тяжких вздохов, сожалений: «Нет, что ты мне толкуешь про Лизу, я вот тебе про Татьяну Павловну расскажу – это вот красота будет!..» Офицер таинственно придвигался к товарищу и полушепотом начинал рассказывать пошлую, перебитую, истрепанную быль о мимолетной встрече и жестоких последствиях, мало, однако ж, отравивших отчаянное воспоминание. «Коля, друг ты милый, знаешь ли ты, за что тебя полюбила Татьяна Павловна: не за рожу твою идиотскую, не за песню – за малиновый звон. Одни твои шпоры разбередили ее, знаешь, что любят эти Татьяны Павловны. Но не малиновый – земляничный всему венец, земляничному звону все покорятся, перед земляничным ни один не устоит». Поднялся спор: у кого звон мягче, обворожительнее, неотразимей. Потом вспомнили про спирт, про настойку, и пошла писать губерния! Перевернули чемодан, уподобили столу, водрузили две бутылки, нарезали сыру, колбасы. Через два часа они были жестоко пьяны и часто-часто выглядывали за дверь осоловелыми, мутными глазами. Там лежала молодая женщина. Они молча выглядывали туда один за другим, молча закрывали дверь и после этого неизменно причмокивали, словно после выпитой рюмки. Так, впрочем, было только сначала, после пришлось уговаривать. Страсти разгорелись, стыд был притуплен хмелем, смелости было по горло: они заговаривали с ней, что-то обещали, в чем-то уверяли, куда-то звали. Кончилось как полагается: один освинился на месте, другой на месте заснул, третьего подсадили наверх, и уже оттуда он оглашал вагон медленным, но сильным и баюкающим храпом.

10 апреля

Пришли в общежитие, поставили самовар, и втроем – старшая сестра-хозяйка, Кузьма и я – надувались часа 1^. Потом мы остались с Кузьмой наедине. Он вошел в настроение, начал неуклюже декламировать свои и чужие стихи. Между прочим, он сказал один прекрасный стих своего друга:

Березы плакали в саду,

Хрустели и звенели,

Кристальным вечером в саду

Мы рвали иммортели.

Знакомый сад заглох давно,

И ты увяла где-то…

До капли выпито вино,

Минувшее отпето.

Кузьма бродил из угла в угол и декламировал, и декламация была такая же неловкая, как неловки, неуверенны были его тяжелые, грузные шаги. А солнце всходило. От верхушек дерев из соседнего сада лучи порхнули к нам в окно и упали ржавыми полосами на полу и стене. «Поедем кататься! – вдруг предложил Кузьма. – Оседлаем пару и за Двину…» Перспектива была хороша, но так ломило ноги, так уходился и уездился я за день, что отказался. И было жаль. Утро было таково, что впереди была одна радость. И было зло на физическое бессилие, на уставшие, ноющие ноги. Но делать было нечего, остались, легли. Наутро, поднявшись часов в десять, отправились к себе. Куда? Конечно, на конюшню. Делать ничего не хотелось, да и солдатам надо было отдохнуть. Поехали мы с Кузьмой за город. По шоссе, к озерам, к лесу, к лугам. Там было зелено и сочно. В лесу привязали лошадей, прилегли на траву. Здесь Кузьма снова говорил стихи. Позже, в этот же день, я проехал по этой дороге верст на 6 дальше. Те же озера, тот же сосновый лес. Много автомобилей, много пыли, но в лесу – в лесу перелопались почки, и загустели их сочные зеленые головки.

13 апреля

Как формировался наш транспорт

Самого начала я не застал. Пришел я сюда работать в то время, когда уже закуплены были лошади, заказаны в Финляндии двуколки и сбруя, набрана часть команды. С первого же дня началась спешная, большая работа. Мы были заняты с утра до позднего вечера. Возились с лошадьми, гоняли в союз, закупали и забирали в складе все необходимое. Совершенно для меня новое, незнакомое дело: приходилось покупать столы, стулья, обороти, бочки, мазь, седла, кошму и проч. И когда я бегал по лавкам – ног под собой не чувствовал, а вечером, кончив закупки, еле дотащился к дому. Собрали первую половину: лошадей, фурманки, кипятильник, кухню – и отправили с Кузьмой. Я с инвентарем уехал дней на 6 позже. Приехал в Двинск, и сразу стало видно, что транспорт формировался наугад: отсюда не позаботились, по-видимому, дать никаких сведений, не очертили в должной мере предстоящей работы, не пояснили ни условия, ни форму работы. Транспорт не будет прикомандирован к дивизии, базой его будет Двинск. Работа будет такого характера: из какой-либо части извещают о необходимости транспортирования раненых; часть едет туда, другая – в другое место, третья – в третье и т. д. Словом, работа случайная и крайне подвижная, требующая здоровья, выносливых лошадей, более или менее здоровой команды, минимум 5 человек медицинского персонала. Оказались лишними офицерские и солдатские палатки – жить мы будем в квартире; оказались лишними кровати, столы, стулья – все это берется напрокат здесь же, чтобы на случай быстрого отступления не растерять, не бросить свои вещи. Затем о лошадях. Дали такую дрянь, что из 70 присланных безусловно годными оказались только 20 лошадей, остальные или будут отправлены на обозную работу, или совсем высланы. Попались и больные, и хромые, и полудохлые, совершенно негодные к усиленной работе, не говоря уже о том, что почти все они покованные. Из 15 человек прибывшей команды 7 человек пришлось положить в лазарет, а троих из них эвакуировать в Россию ввиду обострившегося туберкулеза. Команда – одно горе. Только уж молчат, а на работу совсем непригодны.

В Москве спали под навесом дней 6–7, и многие простудились. Плата им хорошая: уже более двух недель получают суточные по 75 копеек в день, а здесь, в Двинске, в то же время и бесплатный обед на питательном пункте; кроме того, союз положил им жалованье – 8 рублей в месяц. С этой стороны все благополучно. Из медицинского персонала в наличности пока всего один брат милосердия. Предположено пригласить фельдшера, но и этого будет недостаточно, если только придется транспорт разом делить на 4–5 частей. При каждой части, несомненно, должен находиться хотя бы один брат милосердия. Бюджет на ежемесячное содержание транспорта исчислен в 10 тысяч рублей, цифра солидная, слишком и слишком достаточная. По предварительному подсчету, имея в виду 110 лошадей и 70–80 человек команды, расходы не должны превысить 7–7^ тысяч. Между прочим, такая подробность. В Москве были уверены, что в двуколку можно впрягать одну лошадь, тогда как в военно-санитарных транспортах здесь неизменно впрягается пара, да еще какая пара! Разве можно сравнить с нашей полудохлой мелочью? Словом, очень и очень маленькое было представление у москвичей о форме предстоящей работы.

17 апреля

Городская и земская организации

Эти две за войну широко развернувшиеся организации, казалось бы, должны были, по сущности поставленных задач, идти рука об руку в солидарности, в готовности взаимной помощи, во взаимном уважении. На деле не то. О солидарности говорят где-то там, наверху, люди подписей, главари дела, но раз уже поставлен вопрос о солидарности – этим самым констатируется факт ее отсутствия.