Книга Карта Талсы - Бенджамин Литал

– А ночью у нее просто крыша поехала.

– А. Ты с тетей разговаривал?

– Я был с Эдриен. Это я ее разбудил. А она начала метаться в кровати, – я посмотрел на других ребят за нашим столиком.

Шутник не обращал на меня никакого внимания, а Ник свел брови.

– Что-то случилось? – спросил он.

– Ну, настроение у нее было не очень! – ответил я небрежно, чтобы не утомлять остальных. – Я думаю, это как раз подтверждение. Многие в больнице храбрятся перед окружающими. Но не Эдриен. Она была слишком зла.

– Конечно, – хотя лицо у Ника не излучало уверенности.

– Когда я с ней разговаривал, Эдриен вообще не казалась слабой. Но жаловалась на боль, а еще она думала, что ослепла. И ей жутко хочется снять повязку с глаз.

– О, ее сняли…

– Правда?

– Да, она глаза едва открывает, но понятно, что видит…

Ник попросил сидевших рядом ребят выпустить его и пошел в туалет. Я уткнулся в тарелку, хотя думал совсем о другом. Рядом со мной велся путаный разговор, я пристально смотрел на участников беседы. Но никто этого не замечал. Я принес с собой пакет с фотографиями, сделанными тем летом, когда я встречался с Эдриен. Они были квадратного формата, я уже забыл, на какой фотоаппарат я снимал, но помню, как относил пленку на проявку. И как забирал напечатанные снимки, думая: с какой завистью, наверное, работник фотостудии смотрел на фотографии Эдриен. На этих глянцевых квадратных фотокарточках она казалась прекрасной, как никогда, на них была поймана сама ее сущность. Одна мне нравилась больше всего: ее рука с подкрутом взлетает перед лицом, чуть не выйдя из сустава, мизинец выставлен вперед. Наглядное изображение экстаза.

Упала тарелка. Ее лишь недавно принесли, лишь недавно положили на нее еду, и вот она уже прыгает по полу, а фарфор разлетается вдребезги. Все отреагировали так, будто тут совершенно ничего страшного нет, но я был просто в шоке. Я сидел не шелохнувшись: как будто бы мой взгляд изначально был направлен туда, куда она упала, и я засвидетельствовал удар об пол. После этого мне захотелось уйти. От всего этого я почувствовал себя крайне мерзко; я оставил десятку, не спрашивая, хватит ли этого. Незаметно выскочил и ушел.

Я ехал в больницу, чтобы наконец поговорить с Эдриен, и вспоминал тот случай, когда мы съели таблетку и решили пойти пешком из центра до самых окраин. Мы выбрались из района Брэйди, прошли под эстакадой внутренней развязки, нам было хорошо, потом мы поднялись на зеленый холм, на котором стоял университет, а к северу от Хэскела обнаружили водохранилище. Пересохшее. Мы пошли прямо по его дну и потом заблудились в районе с кривыми дорогами и многочисленными тупиками, так что тут уже пришлось начать задумываться. Белых в этой части города почти не встречалось, нам было жарко; я стал тереть большим пальцем между лопаток Эдриен, все настойчивее и настойчивее. Наконец, мы выбрались к мусорке большого продуктового магазина, обошли его, и перед нами разъехались двери. Это оказался магазин оптовой торговли, и я от отчаяния заполнил анкету, чтобы стать их клиентом. Потом мы попытались отыскать воду; полки с товарами были в два этажа высотой. Мы нашли огромные палеты с одиночными бутылками, также можно было купить пятилитровый кувшин или сменную бутыль для кулера. Мы забрались за палеты и улеглись там в темноте, где никто не мог нас увидеть, со всех сторон стояли товары. Мы были предельно спокойны – лучше всего я помню именно наше бесстрашие и аккуратность; ушли мы лишь тогда, когда Эдриен захотелось петь. «Я хочу петь», – сказала она. Мы выбежали из магазина рука об руку, вообще мы старались за руки не держаться, но тут устоять не смогли. «Идем туда?» – я показал на стоянку сбоку от здания, машин там вообще не было. Но она ответила, что хочет петь очень громко. Мы нашли телефонную будку, в справочнике отыскали номер такси, и оно увезло нас домой, в пентхаус. Я принялся бегать из комнаты в комнату, открывая окна. И потом она пела и пела. Я кусал ее за соски. Но когда действие таблетки кончилось, я поймал себя на том, что прижимаю Эдриен к кровати, чтобы она не пошла на террасу. Я боялся, что она хочет спрыгнуть. Она клялась, что это не так, но я ей не верил. Эдриен всегда была такой глубокомысленной. И за послабления критиковала себя очень строго.

– Черт, как это было тупо, – сказала она. – Почему мы этим занимаемся?

– Можно больше не повторять, – ответил я. Естественно, тоже уже рыдая.

– Но тебе это нравится, Джим. Видно же, что тебе этот опыт приносит удовольствие.

– Да, очень нравится.

Я все еще крепко держал ее руки. Хотя Эдриен больше не вырывалась. Ее охватило омерзение. Дело не в том, что под воздействием наркотиков мы сначала веселились, а потом грустили, скорее вначале мы становились умными относительно эмоций, а потом глупыми.

Я наконец заметил, что окна еще открыты, мы стали замерзать. Я уговорами затащил ее в теплую ванну.

– Надо сделать что-то в покаяние, – сказала она.

Мы решили, что раз сейчас десять вечера, а мы очень устали и уже помылись, то нужно снова одеться, спуститься и еще раз проделать весь путь до водохранилища.

– Мы обойдем его один раз по кругу, а потом вернемся, – решительно заявила Эдриен, завязывая шнурки. – Сделаем все безупречно, компенсируем свои утраты.

Я знал, что по пути мы вместо этого решим пойти в круглосуточную забегаловку и съесть блинчиков. Но вслух этого не сказал. Я знал, что надо предоставить событиям право разворачиваться самим собой.

Но я ошибся. Мы действительно устало шагали по периметру водохранилища в свете звезд, поужинали яйцами вкрутую и осторожно легли в постель, молча и ничего не делая, чтобы не испортить картину.

Когда я остановил машину возле больницы Святой Урсулы, было уже около часа дня, небо затянуло облаками. В моей груди сидел страх. Теперь, наверное, можно было бы позвонить родителям и позвать их обратно в Талсу. Я буду теперь здесь жить, скажу я им. Можете навещать меня, когда захочется.

6

Я замер. В комнате было пусто, ее кровать исчезла. Совсем, а аппараты, подставки и капельницы со свисающими гнутыми трубками остались.

Я медленно развернулся, не желая ничего видеть. Шуба Лидии валялась на кресле. На столе вместе с едой, оставленной Родом, лежала ее папка с зажимом, распухшая от недозаполненных формуляров.

Я снова со знанием дела осмотрел капельницы и их повисшие трубки. Вчера, когда Эдриен увезли на операцию, все это поехало вместе с ней. Вон тот пакет с зеленой наклейкой я сам позавчера держал в лифте. Его никогда не отсоединяли, а теперь трубка от него свисала, как слоновий бивень, и с нее капало.

Услышав шаги медсестры, я застыл. Меня же тут не должно быть. Они должны были запереть эту дверь, чтобы не впустить меня. Я человек неопытный. У меня за спиной не было ничего хорошего, за что я мог бы ухватиться, белой простыни, которую хочется набросить на подобные вещи. Для меня это был конец меня самого, я не знал, как себя вести. Я не имел никакого представления о границах семьи Букеров. Я уже заплыл на такую глубину. Все их черные дыры слились в одну…