Книга Мои путешествия - Федор Конюхов

Май течет рекой нарядной

30 апреля 1991 года

Завтра 1 мая — День солидарности трудящихся, который еще называют Праздником весны. Давно уже я его не видел, да и самой весны тоже.

В 1988 году мы были уже за полюсом, и наши лыжи смотрели в сторону Канады. Помню, Вася Шишкарев — он был рабочим завода ЗИЛ и считал себя пролетарием — взял флаг, который поднимали на полюсе, нацепил на запасную лыжную палку и привязал к карману своего рюкзака. И так шел целый день. Этим он показывал свою солидарность с пролетариями всего мира. Дмитрий Шпаро, начальник наш, только лицо скривил — такая у него манера выражать недовольство. Мол, что ты, Василий, и тут выпендриваешься?!

В 1989 году в экспедиции «Арктика» утром, перед выходом на маршрут, Саша Выхристюк напомнил нам, что сегодня праздник. И все без чьей-либо команды быстро встали друг за другом и запели негромко:

«Май течет рекой нарядной

По широкой мостовой…»[96]

В арктической тишине песня звучала так явственно. И все неторопливо тронулись в путь — мы тогда были на подходе к Северному полюсу.

В моей одиночной экспедиции я не пел песен и флаг не нес. Мне в тот день вспомнилось, что где-то весна и уже поют скворцы в садах. А еще вспомнил, как 1 мая, после демонстрации, мы всем классом шли на море и начинали купальный сезон. У нас была такая традиция, и все десять лет, пока учились, мы ее не нарушали. Я же 1 мая сбрасывал свою обувку. У меня такой был закон: с 1 мая по 1 октября ходить босиком. А еще с этого дня я перебирался спать на улицу, под навес. Ночи были еще холодные, но я терпел. Никакие мамины уговоры перейти ночевать в дом на меня не действовали. Под утро стучал зубами, но не сдавался. Мы с моим товарищем по классу Колей Ревой соревновались, кто дольше сможет спать на улице. И, бывало, до заморозков никто не уступал.

О мышах и о парторге

2 мая 1991 года

39°10’ ю.ш., 108°27’ в.д.

В конце 70-х я работал художником-оформителем на заводе в Находке. Художников нас было двое — я и Иван. Зачем художники на заводе? Чтобы писать плакаты и лозунги: «Пятилетку — досрочно», «Завтра будем работать лучше, чем сегодня», «Наш труд — Родине», «Мой завод — моя гордость».

Мы, конечно, понимали, что наши лозунги рабочим до фени — все это нужно парторгу. В каждом обществе есть свои трутни, вот они и стараются, чтобы все стены завода были завешаны нашим художеством. Как все замалевали, так ему от горкома грамота. Это значит, что в скором будущем из заводской парторганизации его переведут в горком партии инструктором. А это уже большой человек.

На заводе была у нас мастерская, в ней завелось много мышей. Они, правда, жили не только в нашей мастерской, а по всему заводу. А в столовой — там только крысы, мышам там делать нечего. Чтобы наши краски и наш обед были в целости и сохранности (мы в столовую не ходили, а брали из дома кое-какую еду), Иван где-то достал парочку хомячков. Как только хомячки стали жить в подполье мастерской, мышей будто корова языком слизала.

Но пришла пора отпусков. Я, как всегда, ушел в плавание на яхте на Чукотку, а Иван уехал в Белоруссию к родителям. Мастерскую закрыли на ключ, но для хомячков оставили еду — и зерна, и хлеба. Отпуска у нас были удлиненные, потому что мы целый год ходили в народную дружину — ловили хулиганов. Или, чтобы было больше дней причислено к отпуску, дежурили в пожарке на случай пожара. И таким образом получалось дней на 10–15 больше обычного.

После отпусков вернулись, открыли двери мастерской, а там ужас: не два хомячка, а целая стая. Пока мы отдыхали, они размножались. Их стало уже десятка два. И той пищи, что мы им оставили, конечно, не хватило. Хомячки погрызли все тюбики с красками, все кисти, холсты и даже нашу рабочую одежду. И ботинки все сгрызли, оставили только подошву и медные гвозди. Оказалось, резину они не едят. И началась наша жизнь среди этих милых с виду животных. Они стали приносить нам столько хлопот и вреда, что мыши по сравнению с ними — ничто.

Но и тут Иван проявил смекалку: поселил в мастерской кошку Мурку. Она всех хомячков извела и даже на нас стала бросаться. Уходя на ночь домой, мы ее закрывали, и она одичала совсем. Однажды к нам зашел Геннадий, мастер бетономешалки. Она бросилась на него, и Генка, недолго думая, убил ее.

И снова со всего завода поползли к нам мыши. Я посмотрел на все это — на мышей, на парторга, на проклятый завод — и ушел работать матросом-добытчиком на рыболовный траулер.

Пулемет

3 мая 1991 года

39°17’ ю.ш., 110°12’ в.д.

03:00. Небо затянуло тучами. День унылый, снова начал лить дождь. Сижу, чищу свою пушку-ружье. От морской воды и воздуха оно все покрылось ржавчиной. У меня даже в детстве оружие в таком состоянии не было — я регулярно протирал его тряпкой с керосином. А оружие у меня было, сколько я себя помню. И пистолеты, и винтовки-трехлинейки, и даже пулемет с лентами. Попал ко мне этот пулемет, когда на хуторе Петровка, в трех километрах от нашей деревни, жил дед Сава, почтальон. Все знали, что у Савы на чердаке дома стоит пулемет. Но никто не придавал этому значения, все считали, если хозяин держит вещь, значит, для чего-то нужна.

Но появился новый участковый милиционер — нашего старого разбил паралич, он уже не мог наводить порядок на своем участке, а рыбаки часто дрались. Новый участковый, Иннокентий, суетливый был мужик — все ему надо было что-то выискивать, заглядывать везде, по службе и просто без всякой причины. Поговаривали, что он и к женам рыбаков похаживал, когда те на путине. У них и дознался милиционер про дедов пулемет. И как только дед Сава приедет на своей лошади к нам за почтой, Иннокентий тут как тут. Требует, чтобы дед привез свое незаконное оружие и сдал ему под расписку.

Дед все время прикидывался глухим, не понимающим, что хочет от него этот человек в милицейской форме. Тогда участковый ему пригрозил, что сам приедет и заберет не только пулемет, но и «еще кое-что». А этим «кое-что» был самогонный аппарат, на котором дед гнал самогонку и продавал ее нашим рыбакам. На зарплату почтальона он прожить не мог, на нее можно было только купить для лошади овса, не больше.

Так что дед испугался не столько за пулемет, сколько за своего кормильца. Пулемет пригодится ли — еще неизвестно. А вот аппарат заработок давал, хоть и небольшой. Понял дед, что от назойливого милиционера ему не отвертеться, и сбросил пулемет в заброшенный колодец. Хуторские пацаны это видели и рассказали мне. Я тут же собрал команду, взяли веревку, крюки и айда к тому колодцу.

В степи воды мало, чтобы добраться до нее, приходится копать глубокие колодцы. И этот колодец, как все остальные, был глубоченный. Окружили мы эту дыру в земле, стоим и ахаем — никто не решается спуститься. Друг друга подзадориваем и подталкиваем. Тут все начали наседать на меня: раз ты, Федька, наш капитан, значит, тебе и лезть. Мне льстило, что я капитан, но, как и всех, пугала колодезная глубина. Однако подумал, что пацаны могут разболтать в школе, что я струсил.