Книга Червонное золото - Антонио Форчеллино

XI

ПРЕСТУПЛЕНИЕ В КАФЕДРАЛЬНОМ СОБОРЕ

Первыми в церковь по утрам входят монахини из Сан Паоло. Они с безукоризненной тщательностью готовят алтарь, накрывают стол белым полотном, на котором сами вышили золотой нитью цветы, наполняют потир вином собственного изготовления. И даже в мороз всегда ставят в часовню святейшего живые цветы. Наградой за неусыпную заботу им служит благодарный взгляд священника, который справляет первую мессу.

В неверном свете осенней утренней зари никто из них не заметил на ступенях вязкого, липкого красного пятна. В этот день собор тонул в тумане, который чуть расступался только у входа, в свете дрожащих огоньков свечей.

Чуть позже, когда солнце выглянуло из-за горы Четоны, сестра Челеста собрала пальцы щепотью, чтобы послать поцелуй статуе Христа[30], поддерживающей витые колонны самой большой в Италии розетки, и вдруг заметила, что левая половина лица Иисуса стала красной и красная полоса спускается вниз по шее. Но даже тогда монахини не заметили красного пятна на второй ступеньке собора. Они решили, что это одно из участившихся в последнее время чудес, которые предвещают беду.

Когда туман превратился в легкую дымку, из церкви вышел падре Ансельмо и, разглядев, что мраморное лицо Христа, умытое за века бесчисленными дождями, действительно покраснело, удивился не меньше монахинь. По мере того как туман рассеивался, красное пятно становилось все ярче, хотя отсвет цветных витражей смазывал его контуры. Падре Ансельмо послал за каменщиком Лоренцо, который, несмотря на молодость и тяжелую работу, уже успел обзавестись лысиной и брюшком. Тот, насколько мог быстро, взбежал по лестнице, скрытой в каменной кладке контрфорсов, и открыл замаскированную в разноцветной мраморной облицовке фасада дверцу. Дверца была как раз на уровне фрески Чистилища, и Лоренцо высунулся над карнизом метрах в трех от лица Христа. Он глазами проследил путь красной струйки, которая спускалась от статуи святого Себастьяна, текла дальше вниз между пластинками мозаики и вилась по белому мрамору, как шнурок из пурпура. В каменное тело статуи, изваянной выше человеческого роста, впились позолоченные бронзовые стрелы. Лоренцо вцепился руками в косяк дверцы и закричал во все горло:

— Кровь! Это кровь!

Монахини, столпившиеся внизу, на темной брусчатке площади, попадали друг другу в объятия и, широко раскрыв рты, заголосили, как стая скворцов при виде сокола:

— Кровь, кровь! Христос наказывает нас за наши грехи и гордыню!

И тут же упали на колени, готовые принять еще одну кару, свалившуюся на их хрупкие, облаченные в черное тела. Однако кровоточила совсем не статуя Христа. Преодолев первый страх, Лоренцо теперь размахивал руками, пытаясь привлечь внимание монахинь и толпы внизу к статуе святого Себастьяна в пятой нише галереи, ведущей к розетке фасада собора. Толстым пальцем он указывал на стрелу, впившуюся в грудь святого над правым соском. К стреле за волосы, связанные куском красной ткани, была подвешена голова графа ди Спелло с вылезшими из орбит глазами. На лице графа застыло то самое выражение, с каким он накануне заступил дорогу Джулии.

Когда чудовищная новость достигла монастыря Сан Паоло, Виттория, Джулия, Маргарита и Рената сидели в саду под большой смоковницей, обсуждая суматоху минувшего вечера и вдыхая терпкий запах перезрелых плодов, еще оставшихся на почти пустых ветвях.

Стену из туфа пересекали прожилки мха, ожившего под осенним дождиком, а камни покрывал красноватый лишайник, который вместе с последними темными гроздьями монастырского виноградника и поздними тыквами на грядках создавал живописный пестрый покров.

На этом фоне ярко выделялись черные платья сидящих женщин, с отделкой из тонких кружев по шее и рукавам. Только на Ренате был лиф цвета цикламена: требования светской жизни пересиливали духовные треволнения. Да и никакой черный бархат не в силах был погасить классическую красоту Джулии или пышное великолепие Маргариты.

Ни одному из художников не дана была возможность подглядеть это совершенство. Такую привилегию, сама того не зная, получила аббатиса, которая вихрем влетела в сад с кошмарным известием.

Ни одна из женщин не выдала своих чувств. Всем было известно, что слуга Пьерлуиджи вел жизнь столь преступную, что любое постигшее его несчастье все равно не сможет эту мерзость искупить. Ренате пришлось отвернуться к багряной осенней долине, чтобы скрыть улыбку, которую аббатиса приняла за гримасу сожаления. Виттория быстро взглянула на Джулию и глазами приказала ей воздержаться от комментариев.

Аббатиса тут же умчалась распространять новости, которые расходились от собора, как круги по болотной воде. Виттория повела подруг к южной оконечности сада, где невысокая балюстрада из тесаных камней отделяла территорию монастыря от глубокого, в несколько сот метров, обрыва. Строители выбили в балюстраде круглое сиденье, выступавшее, казалось, из облака, а не из скалы, которая привлекла внимание этрусков.

Пристально глядя на вершины гор, тонувшие в тумане, Виттория медленно заговорила тоном сивиллы:

— Метят наверняка в Пьерлуиджи. Настоящая цель, конечно, он, это вокруг него сжимается кольцо. И даже наше присутствие здесь и присутствие Поула по ту сторону долины…

Она повернулась туда, где туман заволакивал неприступную вершину Чивиты, целиком присоединяясь к учителю, который, конечно же, уже знал о преступлении и, может быть, смотрел в их направлении.

— Даже это не исключает более сложной комбинации, которая должна обострить конфликт между Фарнезе и нашим святым кардиналом. Сначала Орацио Бальони, теперь граф ди Спелло… Оба они являлись самыми верными слугами Пьерлуиджи, и на них он полагался как на самого себя.

— Но кто покушается на сына Папы?

— Знаешь, понять трудно. В Европе нет человека, которого бы презирали и ненавидели больше его. Если бы у нас не было Борджа, трудно было бы поверить, что такой ужас может существовать.

Подруги повернулись к Ренате, не отваживаясь, однако, высказать свою мысль.

— Нет, вы ошибаетесь, не думайте, что это мой муж или я. Я презираю Пьерлуиджи не меньше вашего, и муж не знает, как от него избавиться. Но он дал императору слово не вмешиваться в дела нового герцогства. И мне известно, что Эрколе Гонзага тоже обещал не устраивать беспорядков к югу от По.

Рената посмотрела на Элеонору, у которой были очень теплые отношения с братом: они писали друг другу письма каждый день. Элеонора заглянула Виттории в глаза, и одного этого взгляда было достаточно, чтобы понять, что Рената сказала правду.

— Да, Эрколе говорил, что не станет препятствовать воцарению Пьерлуиджи, по крайней мере до тех пор, пока император не поменяет своих планов перемирия с королем Франции. Может быть, это дворяне Пармы и Пьяченцы не желают, чтобы Пьерлуиджи вступил в новое владение? — промолвила Элеонора.