Книга Право на месть - Александр Мазин

Завершив «инструкцию», Лешинов напомнил, что каждый его сеанс является исцеляющим и что через неделю здесь состоится очередная встреча. А если кому невтерпеж увидеть «святого отца» раньше, то завтра… и послезавтра…

– А теперь,– объявил отец Константин,– если у кого-то есть личные…

Половина зала немедленно ломанулась к сцене.

Ласковин кивнул Наташе, и они вышли в фойе.

Теперь здесь уже не было пустынно. Сновали улыбчивые энергичные тетки, стояли лотки с лешиновскими «лекарствами»: травками, иконками, книжечками, зачарованными кулончиками и прочим.

Ласковин мягко «футболил» наиболее настырных торговок.

– Мы здоровы, у нас все хорошо,– повторял он и улыбался еще более энергично, чем продавщицы брошюр и благовоний.

Натиск ослабел. Из зала повалил народ, и у теток появились более легкие жертвы для наделения счастьем.

—

– Ну как? – спросила Наташа.– Проникся?

– До самой поджелудочной железы,– ответил Ласковин.– К счастью, у меня пониженный рвотный рефлекс.

– Тсс! – Наташа приложила палец к губам.– Как ты можешь? Вдруг кто услышит? Нас же на кусочки разорвут!

Андрей усмехнулся.

– Нет такой травы,– сказал он,– чтобы прирастила обратно выбитые хорошим гияку-цки зубы. Хоть ты ее трижды заряди!

Наташа сделала гримаску.

– Ну грубый я, грубый! – сказал Ласковин.– После этой «проповеди» мне больше всего хочется дать кому-нибудь по роже!

– Нет, значит, в тебе положительной информационной энергии? – улыбнулась Наташа.

– Нет,– согласился Андрей.– Ни положительной, ни информационной.

– Надо вам батюшку слушать,– вмешалась ухватившая конец их разговора бабулька с нарумяненными щеками.– Батюшка поможет. Вы вот – крещены, молодой человек? Да? Вот и хорошо! Вот и подите к батюшке Константину, исповедуйтесь во грехах, покайтесь, да и очиститесь душой. Я вот сколь батюшек знаю, а ни один, чтобы с таким пониманием, не был. Вот что значит, когда православную веру в гору поднимают!

– Бабуля,– перебил Ласковин не слишком вежливо.– А какое отношение Лешинов к православной вере имеет?

– Ну как? – искренне удивилась бабка.– Или ты слепой, не видишь, в каком он облачении? Или не знаешь, что он – протоиерей? – Покачала головой укоризненно.– Это, молодой человек, большой чин церковный, знать должен, раз крещеный!

И отплыла, обиженная.

Ласковин в полной растерянности посмотрел на Наташу. Та засмеялась.

Ласковин, не выдержав, тоже улыбнулся.

– Да ладно,– махнул он рукой.– Бабка есть бабка: от мудрости до маразма – один шаг.

– Что будем делать? – спросила Наташа.– Где наш Вергилий?

– Кто?

– Проводник. Гужма. Андрей пожал плечами.

– Вот что,– предложил он.– Посиди-ка ты в машине, музыку послушай, а я попробую сам к этому «церковному чину» пробиться. Лады?

– Обещал с собой брать? – напомнила Наташа.– Раз я экзамен выдержала.

– На три с минусом,– в свою очередь напомнил Ласковин.– Наташ, пожалуйста, подожди меня в машине. Мне так проще будет! Не обижайся!

– Ладно, подожду. Только и ты старушек не обижай, договорились?

– Договорились.

Андрей отдал ей ключи в проводил к выходу. А сам снова отправился наверх.

– Вот ты где! – Гужма схватил его за рукав (Ласковин с трудом удержался, чтобы скользящим блоком не смахнуть эту руку).– Я тебя ищу, ищу! А где твоя жена?

– Дома,– сдержанно ответил Ласковин.– А что? Без нее – никак?

– Да все равно! Пошли! – Сейчас Иннокентий Гужма был совсем не похож на того бомжеватого угрюмца, каким показался Ласковину в первую встречу. Экс-наркоман был возбужденно весел, активно жестикулировал, говорил быстро и громко.

Глядя на него, Ласковин усомнился в том, что Гужма – бывший наркоман. Уж очень смахивал сейчас Иннокентий на торчка после недавней вмазки.

Но зрачки у Гужмы были в норме и прочие реакции – тоже. Тут Ласковин ошибиться не мог.

– Я говорил про тебя отцу Константину! – сообщил Иннокентий.– Он сказал: веди. Так что пойдем, давай не отставай!

И ринулся прямо в толпу почитателей Лешинова, топчущуюся вокруг сцены.

Андрей последовал за ним.

Гужма впиливался в массу, как утюг – в шмат масла. Но на него никто не обижался. Более того, многие из жаждущих здоровья и благолепия здоровались с подчеркнутым подобострастием. И Кеша воспринимал это как должное, кивал с важностью. Часть почтения распространилась и на Ласковина – тетки сторонились, пропуская.

Гужма весело помахал какой-то женщине, окруженной благодарными слушательницами. Женщина помахала в ответ.

– Матушка Поляновна,– пояснил Гужма Ласковину.– С батей в большой дружбе.

«Ей бы еще батюшку Дубиныча для комплекта!» – мысленно сострил Ласковин, оглядев дебелую тетку с широким властным лицом.

– Сюда,– позвал Иннокентий, раскрывая дверь, ведущую за кулисы.

Ласковин шагнул внутрь… и остановился. До сих пор он воспринимал «святого отца Константина» как обычного мошенника вроде липовых «лам» и «пророчиц-целительниц». Он уже почти уверился, что покоритель старушечьих сердец не может быть связан со взрывом на Синопской. Сатанизм – это слишком громко для болтуна-мошенника, а, как верно заметил Вадим, мошенники не меняют свое амплуа.

Так рассуждал Андрей, пока не шагнул в узкий коридорчик сбоку от сцены и не увидел на своем пути нечто знакомое, толстошеее и мускулистое.

Но напрягла его не мускулистость (в конце концов, в нынешние времена и мошенники нуждаются в охране), а радостное, «просветленное» выражение на физии крепыша. Преградив путь Ласковину, он излучал не надменное пренебрежение бандита, а заботливое превосходство посвященного. Впрочем, суть оставалась та же: кругом марш, молодой человек!

Пока Ласковин размышлял, то ли ему выйти обратно, то ли тюкнуть крепыша в пятачок, Гужма, вспомнив, обернулся и небрежно махнул рукой:

– Он со мной к бате, Дима!

– А… – Крепыш тут же посторонился.– Извините,– сказал он Ласковину.

Вот так. Да, не последний здесь человек Иннокентий Гужма.

Может, он и не по дурости стращал тогда ОМОН. Да нет, по дурости. Кто же грозит ОМОНу, не имея за спиной десятка ребят в брониках или, на худой конец, депутатской манды?

Большая комната с дюжиной зеркал на стенах. Гримерная? В комнате – человек двадцать, и ни одной бабульки. Крепкие мужские спины.

Лешинов стоял у окна. Он уже успел снять с себя черный балахон-рясу, и теперь на нем был черный костюм, черная рубашка с белым воротничком, скрепленная вместо галстука золотой планкой. На выпуклой спортивной груди «святого отца» висел православный крест, а поверх креста – золотой кулон с загадочным многолучевым символом.