Книга Чекан для воеводы - Александр Зеленский

— Фрекен — имя, а Треш — фамилия? — стал разбираться в тонкостях Громов, принимая шкатулку и пряча ее в своей котомке.

— Имя? Нет, нет! Фрекен — это, как сказать, мадмуазелька… Когда я стану замуж, буду мадамка или фру. Я хочет замуж за иностранец, чтобы увидеть с ним весь большой мир…

— Какая прелесть! — обрадовался Громов, вообразив, что девушка только и мечтает стать «фру» с его помощью. — А от кого это подношение?

— От моей доброй хозяйка…

— А кто же наша «добрая хозяйка»? — попытался обнять своободной рукой аппетитный стан девушки отставной гусар.

— Это особа королевской крови… — присела фрекен Треш, будто находилась перед самой королевой.

— Как?.. — у гусара даже руки опустились. — Королевской?.. Вот только этого еще и не доставало!

— Все! Мне пора… — заторопилась «Рыжая Бестия», как назвал ее про себя Громов.

— Но кому передать шкатулку? — сообразив, что «презент» предназначен явно не ему, вопросил Петр.

— Это для ваш хозяин, граф Орлов! За ответом буду завтра к вам… — снова присела красотка и быстро-быстро выпорхнула из собора, словно легкокрылая бабочка.

Гусар был бы не гусар, если бы не последовал за Рыжей Бестией, но на улице успел заметить только богатый экипаж, который уносил фрекен Треш в сторону северных предместий города.

Громов, повздыхав у католического собора, отправился по неотложным делам. Содержимое же шкатулки он смог рассмотреть только вечером, когда оказался в скромном домике недалеко от порта, где скрывался все эти дни.

В шкатулке оказались перстень с рубином и небольшая парсуна или портрет, как сказали бы сейчас, на котором изображалась красивая дама в старинном платье и, главное, с короной на голове.

«Вот это да! — подумал Громов. — Жаль, что эти подарки не для меня. Впрочем, мне хватило бы и той Рыжей Бестии, которая эти подарки передавала. Наверное, это фрейлина королевы. Вопрос только — какой? Датской? Что-то я не слышал о том, чтобы датская кролева собиралась сюда прибыть на отдых…»

А еще в шкатулке оказалась небольшая записка с текстом, написанном по-английски, а этим языком отставной гусар, увы, не владел. Тут ему припомнились последние слова Рыжей Бестии: «За ответом приду завтра к вам». «Это что же получается? Она знает, где находится это мое убежище. Интересно! Выходит за мной следят не только чертовы британцы, но и еще одна прелестная чертовка — Рыжая Бестия…»

Поздним вечером Громов, не забыв прихватить шкатулку, отправился во дворец графа Орлова, где и был незамедлительно принят Орловым-старшим.

— Что тебя вынудило притащиться ко мне среди ночи? — позевывая, спросил граф, который облачался с помощью слуги Дормидонта в ночную сорочку.

— Для вас посылочка, — сказал Громов, передавая графу шкатулку.

Как только граф увидел перстень и портрет, то, не сдержавшись, воскликнул:

— Это же королева Матильда! Кажется, мои любезности при знакомстве с ней на балу у местного прокурора возымели свое неотразимое действие, вскружив маленькую женскую головку, хотя бы и королевскую… Тем лучше!

— Там имеется и письмо, — несмело напомнил Громов.

— Даже так? Очень мило…

Развернув листок, граф быстро пробежал глазами английский текст, сказал:

— Дорогой друг, мне назначено свидание. И где? В доме все того же прокурора, с женой которого милая Матильда находится в приятельских отношениях. Свидание назначено на… Через два дня! Хотя нет, уже через день! Но я должен дать ответ… Сейчас, дорогой друг. За ответом дело не станет. Дормидонт! Тащи сюда перо и бумагу! Но какова смелость! Пока ее муж — король датский Христиан Седьмой разъезжает с местным прокурором, любуясь окрестностями, королева Матильда безумно скучает без достойного общества, то есть без меня. Как это вам может понравиться?..

— Вам, Орловым, везет на особ королевских кровей, — пробормотал Громов, но граф его не расслышал.

— Что ты там бормочешь? — переспросил он.

— Я говорю: мужу на безголовье, а жене на здоровье, — ответил поговоркой бывший гусар.

— Какое дело мне до ее мужа? — ухмыльнулся граф, пожав плечами. — Как сказал бы в подобном случае мой секретарь и переводчик Ванька Иванов: «Ты открой мне снизу дверцу, Сундучок приотвори — Проложу дорожку к сердцу, Ничего, что изнутри»…

Фрекен Треш появилась в домике Громова в десятом часу утра. Громов встретил ее, как королеву, отчего Рыжая Бестия сразу расстаяла, потеряв на несколько минут голову. Тут бы гусару и вспомнить молодость!..

…Они, напряженные, ожидвающие чуда соединения, лежали на кровати. Она была готова, она ждала его ласк, его любви, а он, до конца не веря своему счастью, ждал разрешающего слова, простого знака, наконец. Ждал долго, целую вечность, минуты три… Потом, одумавшись, потянулся пальцами к ее непокорным рыжим прядям и почувствовал, что от ее волос повеяло холодком, а от минуту назад жарких губ, вмещавших в себя весь внутренний телесный зной, готовый принять в себя прохладный ручей, неожиданно обдало ледяным холодом. Желания у нее больше не было, она очнулась от минутного помутнения разума, оттолкнула грубые мужские руки и, оправляя подол, встала на ноги.

— Больше ко мне не подойдёть! — произнесла она. Потом, подумав мгновение, смягчилась: — Подойдёть на венчании!..

«Старею, — с горечью подумал про себя отставной поручик, когда Рыжая Бестия уезжала с ответом графа Орлова для своей хозяйки, — а ведь раньше бы я никогда не упустил бы подобной возможности… Эх, где вы годы молодые, шальные и безумные? Растрачены по полям сражений, но только, к прискорбию моему, не постельных…»

XV

В том же католическом соборе, где встречались граф Орлов с отставным поручиком Громовым, но днем позже, происходила другая встреча, на этот раз сэра Стефенса и падре Бенедикта, возглавлявшего братство иезуитов в этой итальянской провинции. Между ними состоялся важный разговор, замаскированный под обыкновенную душеспасительную беседу в кабинках-исповедальнях, причем диалог между пастырем и «заблудшей овцой» шел на английском языке.

— Грешен, отче, — недовольным тоном «исповедовался» сэр Стефенс, думая совсем о другом, как бы поскорее перейти к темам, волнующим его в настоящий момент, а не заниматься словесной маскировкой.

— Покайся, сын мой, — отвечал падре Бенедикт.

— Скорблю о попущениях нашего Господа Бога, позволяющего православным схизматикам творить непотребное на землях, освященных Римской церковью и самим безгрешным папой римским.

— Все скорбят, — посочувствовал иезуит, но тут же, спохватившись, заявил: — Не богохульствуй, сын мой! Господь Бог знает, что делает…

— Тогда почему Он попускает скорый приход в порт Ливорно многих кораблей, на которых плывут русские черти, а они обязательно утащат в ад все благочистивые души из вашей паствы.