Книга Курбан-роман - Ильдар Абузяров

И, чтобы не встречаться с ней взглядом и губами, в какой-то момент прижал ее голову к своей груди, начал гладить по волосам, по спине – нащупав пальцами лямки лифа. И вдруг ощутил: эта близость возбуждает меня, манит, толкает на дальнейшее плавание. Не дальнее, а дальнейшее, со всеми его подводными течениями, бурями, рифами, новыми открытиями материков и островов и в конце концов земли обетованной.

11

Ночь? Что еще таится в твоих трюмах, ночь, кроме сигар, шоколадок, выпивки и рабынь, кроме терпких пряностей и луковиц с селедкой? Есть ли там истинные сокровища, россыпи чистого золота – мечты алхимиков?..

Ночь, скажи, как бежать от такого чуда? И куда можно бежать с корабля, с палубы, на которой только мы вдвоем стоим, прижавшись друг к другу? И ее слеза, как Полярная звезда, указывающая нам путь. Минута-другая нежности, и вот уже на ее щеках россыпи соленых самоцветов, которые я, как одинокий старатель, жадно собираю своими губами. Лицо, помятое от слез и поцелуев, словно звездная карта из рюкзака: Большая и Малая Медведицы топчутся не только в ее душе, но и в ночном небе…

“И чего мы тут топчемся?” – корю я себя, четко осознавая, что не люблю. Что это всего лишь сексуальное влечение, замешанное на любопытстве. Узнать неизведанное тянуло меня, в то время как она постоянно искала – искала надежду, тянулась губами: пш-пш-пш. А я, не отрываясь от нее, как воришка, шарил по карманам, искал застывшие в целомудренном молчании ключи.

Я привел ее в свой кубрик в полуподвале, в свою гостинку-каморку. Мы спустились вниз по лестнице и оказались на втором этаже. Вот такой фокус. Раз-два – и ключи, словно из звенящего рукава-воздуха, на моей ладони.

Должны же быть и у меня свои секреты-козыри! Свои помощники в тонком деле соблазнения. И что, если не дом? Дом, что находится на холме у залива. Одна сторона – фасад, что выходит на обычную с виду улицу, – в меру ухожена, в меру освещена, другая, противоположная, – черная пропасть.

Это ее очень удивило. Она все стояла у окна и смотрела на залив, пока я не задернул шторы и не зажег торшер. Слушала шум волн, пока я не включил музыку, – все те же помощники, – пытаясь при этом незаметно убрать со стола деньги. Думаю, она это все-таки заметила, хотя и стояла спиной. А может, она специально отвернулась, давая мне возможность разобраться в своих вещах и мыслях, в своем извечном беспорядке, все еще раз хорошенько взвесить. Хотя как можно обезопаситься, когда вся жизнь катится к чертям в тар-тарарам? В черную прорву за окном.

В контраст этой черноте светился маленький, встроенный в шкаф белый холодильник, в котором я уже суетно начал копаться, пытаясь выискать что-нибудь в ледяной пустоте, после того как поставил на катушечном магнитофоне ленту бобин Биг Билли Бронзи. И вот уже воды Гольфстрима рвутся, текут, шипят из одного полушария в другое. Не раз я отмечал для себя, глядя сверху на мир своей квартиры, что мой катушечник сверху, как глобус в разрезе, как развернутая карта Земли.

Бессмысленные и ненужные вещи заполонили мою нору, что к магнитофону и разбросанным бобинам не имеет никакого отношения. А в холодильнике почти ничего съестного, кроме пакета со свежими фруктами из порта и пакета с замороженными овощами из супермаркета. Нет даже НЗ. Хотя “All I’ve got belongs to you” – “Всё, что у меня есть, принадлежит тебе” – несется с телеграфной ленты катушечника. Ведь синглы – словно летящие со всего мира телеграммы. Хотя я не жду никого, кроме тебя.

И разве моя замкнутая жизнь и пустой холодильник не говорят, что я докатился до аскетизма одиночества? Смотри, я живу на грани, на флажке, воткнутом в лед полярником-отшельником: цветастый пакет гавайской овощной смеси, яркая упаковка. Я начинаю нервно сбивать наморозь внутри холодильника, пытаясь освободить ото льда лампочку – замерший апельсин, что давно не греет. Двухкамерный мир, два полушария. Арктика и Антарктика.

– Не надо ничего. – Теперь пришла ее очередь совершить магические бытовые ритуалы. – Покажи лучше, где у тебя ванная комната, – попросила она.

Я показал ей крохотную с душевой кабинкой комнату. Хотя, наверное, ей больше всего в эту минуту хотелось сбежать, с головой окунуться в ночной залив. Очиститься, выплакаться, омыться. А тут едва брызжущий душ, жесткая вода и потертое махровое полотенце. Именно махровое, знавшее только мои махровые жесткие руки.

Пока она мылась, я перешел на Колтрейна. Джазового мессию Америки, игравшего на Бруклинском мосту, искавшего тему, и все в полном одиночестве, потому что никто не мог его понять.

И хотя я не стою на Бруклинском мосту, а сижу на корточках перед холодильником, но я тоже пытаюсь импровизировать вместе с Колтрейном. Я ухожу, прячусь вместе с ним. Задергиваю шторы, занавешиваю окно, чтобы никто из недоразвитых обывателей портового городка не слышал его экспериментов-поисков и не видел моего убожества. Моего, ведь это я вожу в свое субтильное жилище проституток. И никакой мессия мне не поможет.

Подстраиваясь под ритм Колтрейна, так сладко сколачивать лед со стенок морозилки. В самом деле, кто бы мог подумать, что вот к этому наросту льда, к айсбергу со светящимся маяком-лампочкой выйдет почти обнаженная она, и сразу мурашки от холода, и неловкость, и напряжение с притяжением одновременно: два полюса, Арктика и Антарктика. Скрыть такое можно только стремительными действиями, и поэтому я сгреб ее в охапку (не продолжать же колоть лед), чтобы отогреть-разморозить огнем своего сердца: скорее, скорее в теплые воды Индийского океана: “I fall in love too easy” – “Я влюбляюсь слишком просто”.

И потом: “My romanse” – “Моя романтика” – Дейва Брубека. А еще незабвенная “Prelude to a kiss” – “Прелюдия к поцелую” – в исполнении Эллы Фицджеральд и “I've got you under my skin” – “Ты у меня под кожей” – Фрэнка Синатры. Фрэнк Синатра – просто рассадник песен о любви!

12

Что такое обниматься с женщиной, про которую ты пять минут назад думал, что не любишь ее, а любишь другую? Ну вот она стоит перед тобой, вышла из ванной обнаженная, в полотенце, та, про которую ты пять минут назад думал бог знает что. И ты гладишь ее по волосам, осторожно, все ближе подбираясь к заколке. Хотя, очевидно, что она все уже для себя решила и выбрала.

Волосы собраны в пучок-восьмерку, а заколка из тех громоздких, на которые нажимаешь сверху пальцем и чик – Чик Кориа – музыка гения, которого нельзя не любить. А затем квартеты Пола Дезмена и Бэда Пауэла и кварталы Чарли Паркера и Магнуса Монка.

Ох, уж эти неизведанные страны и странные имена: Артур Миллер, Херберт Хенкок, Бэд Пауэл, Ол ди Меола. Кровать и мелодия. И я вновь и вновь отвожу глаза от реальности, смотрю на тебя сквозь хрустальный бокал “баккара”, слушаю тебя сквозь волшебный трек “Мапут”. Обоняю тебя сквозь утонченное шампанское “Вдова Клико”, окликаю через нежные прикосновения пальцев.

Пять чувств: обоняние, осязание и так далее – как пять материков. Апельсиновые духи, шелковистая нежная кожа… Воспринимаю тебя сквозь мечту о чем-то неизвестном, волшебном. И уже вижу экзотические страны, вижу маячки Новой Земли в твоих горящих глазах. И кажется, что другая женщина – другой континент. И что секс с еще одной женщиной – это общение на непонятном языке неизведанного материка. Ведь у негритянок и азиаток – другое строение тела. Шоколадка из кафе – единственное, что есть из сладкого и черного на столе, тает в пальцах… Цитрусовые из холодильника, словно очищенная лампочка, – желтое и кислое течет по губам. Азиатка и африканка. О, разноцветная неизбежность, необратимость и неуловимость женщин…