Книга Сибирская любовь. Книга 2. Холодные игры - Екатерина Мурашова

– Ничего бы не было! – резко ответил Петя. Видно было, что разговор тягостен ему до самой крайности, и только врожденная незлобивость да давние приятельские чувства не дают плюнуть Николаше в физиономию и сразу же после того уйти. – Хозяйство бы все развалилось, подряды сорвались, на прииске и вовсе черт-те что началось бы. Там и сам отец с трудом держит…

– А с чего бы это ничего не было, Петруша? – осторожно осведомился Николай. – Не потому ль ты так думаешь, что это отцу выгодно? Вот он тебе исподволь и внушил, чтоб ты даже и подумать не смел – без него…

– А зачем же ему это? Как ты понимаешь? – с невольным интересом спросил Петя. – И как совместить, что он меня раз за разом в дело сует?

– Ну-у, это-то просто, – покровительственно улыбнулся Николаша. – Ты б и сам догадал, если бы взял труд подумать. Но изволь, я тебе объясню.

Никто с умением не родится. Пока человек научится, надо его на помочах водить, все ему объяснять. Вот как когда-то Егорьев покойный с твоим отцом делал. Я знаю, мне собственный отец рассказывал. Не вышло, попал в прогар – и вожжой мог попотчевать, а после все одно – наставит, разъяснит. А уж если все ладно прошло да с прибытком, тут уж ни похвал, ни подарков не жалел. Так и любой будет к науке тянуться, чтоб вышло поскорее да получшее. Согласен? Теперь гляди, что твой отец делает. Бросает тебя на какой-нито кусок поплоше да поскучнее и говорит: тяни, Петька, это просто совсем, как раз по твоим скудным мозгам… Охота тебе при таких условиях браться? Ясно дело, неохота. Делаешь в результате тяп-ляп, и результат соответственный. Иван Парфенович тут как тут, без вожжей, зато с презреньицем: ну вот, и это не сдюжил! Знал я, что ты никуда, Петька, не годен, но уж не до такой же степени… Понимаешь ли, Петюня, разницу между двумя этими науками?

– Да зачем же это ему? – с тревогой прислушиваясь к Николашиным словам (ибо звучали они вполне разумно), повторил Петя.

– Я думаю, брат Петя, это у них, у хищников, инстинкт такой. Ну, как пес дворовый другого на свой участок не пускает или щука на блесну раз за разом кидается. Не упустить своего, понимаешь? И делиться с кем – им тоже нож по сердцу. Пусть и с сыном родным… У меня-то та же картина… Только, ты ж знаешь, я еще Викентию Савельевичу и не родной… Можно предположить, что они, хищники, даже и не осознают этого до конца. Им-то кажется, что они как лучше хотят. А инстинкт между тем сам собой действует… Я как-то с Корониным на эту тему говорил, он согласился, что это тонко подмечено. А если уж этот сказал… Сам знаешь, он, с одной стороны, в этих делах образованный, не нам чета, а с другой стороны, скорее удавится, чем зря похвалит.

– Да, если господин Коронин сказал… – Петя выглядел подавленным. – Но что ж тогда делать-то, Николаша? Коли так Господь устроил, значит так тому и быть…

– Э-э-э, братец! – Николаша помахал рукой из стороны в сторону. – Что ж ты так сразу и сдаваться-то! А побороться если? Пусть ты такой христианин-всепрощенец, что тебе все равно, как с тобой… Отец говорит, у вас с Машкой мать такая была, святая почти. Я сам-то не помню… Но пусть ты – в нее. Но ведь не один ты нынче…

– Я – не один?! – Петя вылупил светлые глаза. – А кто ж со мной? Машка, что ли? Да я ей нужен, как прошлогодний снег, а на батюшку она только что не молиться готова. Противно даже… Вроде и не дура, а очевидных вещей в упор не видит… Тетка-то – вовсе другая. Она все видит, все знает, все понимает правильно. Только верит, что здесь отмолить можно. Потому и молится за брата постоянно, как минута свободная выдастся. Скоро лбом пол со второго этажа на первый прошибет…

– Марфа Парфеновна – женщина строгая, правильная. Я, если хочешь знать, ее всегда уважал. Когда человек может искренне верить – или уж не верить, как инженер наш, – это значит, что натура у него из цельного камня скроена, без малейшей трещинки-червоточинки. А это, на мой взгляд, завсегда уважения требует. Большинство-то у нас, сам знаешь: сегодня – так удобно, завтра – этак. Согрешим – покаемся, дальше бежим – уж позабыли все. Только Марфины мольбы – не твоя печаль. Я не об этом говорил… Что у тебя… там-то? Как решать будешь?

– Что за дело тебе?! – Петя вмиг ощетинился. Показалось, еще секунда – и бросится на рослого Николашу с кулаками.

Николаша опустил взгляд, съежился, убрал руки в карманы.

– Поверь, братец, не обидеть тебя хотел, помочь…

– Да чем тут поможешь?! – с горечью сказал Петя.

– Жениться бы тебе.

– Что?!. Да ты с ума сошел! Да если б даже батюшка мой вот сейчас дымом вышел, кто б нас обвенчал-то?!

– А тебе непременно венчаться надо? – вроде бы с удивлением спросил Николаша, но тут же подстроился под Петино настроение. – А и что ж? Отец Михаил, понятно, не согласится. Но если б владыку Елпидифора ублажить, на храм побольше пожертвовать – это, конечно, в том случае, если б ты деньгами сам распоряжаться мог, – почему бы нет? Владыка стар, немощен, слезлив, из ума, сказывают, почти совсем выжил. А к инородцам да иноверцам он и ране терпим был, из-за того, бают, и в Егорьевске оказался, несмотря на всю свою праведность и образованность… А если с ним сперва еще какой умный разговор затеять, а потом чувствами разжалобить… Я полагаю, вполне может проскочить. После-то он, может, и пожалеет, но ведь обряд обратной силы, насколько я понимаю, не имеет…

Петя долго молчал, трепал уши и загривок молодой Николашиной собаки, которая, играя, отскакивала, припадала на передние лапы и снова прыгала к нему на грудь. Николаша терпеливо ждал.

– Ты мне вот что, братец, скажи, – наконец прервал молчание Петя. – На что ты меня в конце концов подбиваешь? И какая в этом твоя выгода будет? Только не говори, что лишь обо мне заботишься… Уж прости, столько лет тебя знаю – не поверю.

– И правильно, что не поверишь! – Николаша рассмеялся с облегчением, не то деланым, не то взаправдашним – не разберешь. – Каждая тварь всегда свою выгоду соблюдает, а кто говорит иначе, тот либо врет внаглую, либо в себе разобраться не может и не хочет. Моя выгода проста: года идут, надо мне как-то в мире определяться. Вечно от всего нос воротить невозможно. Поговорил я тут с обоими родителями и решил: буду жить как все. Зарабатывать деньги, вкладывать в дело, в товар, тратить, торговать. По возможности веселиться, при невозможности – грустить. Теперь гляди дальше: с тобой я с детства дружу, а нынче, сам знаешь, к сестре твоей, считай, посватался. Ты тогда, помнишь, спросил: на что тебе, женскому баловню, Машка? Я ответил невнятно. Сейчас могу точнее сказать: если уж решил жить серьезно, значит и брак серьезным делом должен быть. Жених я, правда, не из последних, девки на меня связками вешаются. Но ты сам рассуди: на что мне вертихвостки да малолетки или еще, упаси бог, «с идеями»? Для правильной купеческой жизни что надо? Чтоб жена была верная, да набожная, да серьезная. А кто ж серьезнее Марьи Ивановны будет? Да и на маменьку мою она чем-то похожа… – (Николаша знал, что Петя осведомлен о его крайне близких отношениях с матерью, и, во всяком случае, этот аргумент сработает наверняка. Разумеется, действительно сравнить Машу Гордееву с Евпраксией Александровной ему даже не приходило в голову. Вот Софи Домогатская – другое дело. Сама маман и сказала…) – Если все хорошо сложится, – (а чего б ему не сложиться-то?), – и мы с Машей после Пасхи поженимся, то это что ж выходит? Выходит, что вы мне получаетесь, после родителей и Васьки-орясины, самые близкие люди. А если б вдаль загадывать, так и партнер ты мой торговый первый и главный. А теперь рассуди: какая моя выгода в том, что отец тебя тонким слоем, как масленичный блин, раскатывает и вместе с водкой в ноль сводит, а моя будущая жена без его слова и чихнуть боится… Понятно я объяснил? Не приврал ли где?