Книга Ночь с вождем, или Роль длиною в жизнь - Марек Хальтер

— Извините, после этого путешествия я еще плохо соображаю.

Левин улыбнулся и взглянул на часы.

— Идемте, пора нанести визит товарищу председателю комитета.

Уже за кулисами он поднял рубильник, и сцена погрузилась во мглу.

Левин оказался прав: комитет, включая председателя и Машу Зощенко, не имел ничего против, чтобы Марина осталась в Биробиджане. Кроме председателя и Клитенита, в него входили четыре женщины и еще один мужчина — все из первых переселенцев.

Открыл заседание Левин. Он заверил, что появление в Биробиджане выдающейся московской актрисы не просто обогатит культуру автономной области, но и редкостная удача для руководимого им театра. После двух лет топтанья на месте наконец-то можно будет поставить новые спектакли, которых так жаждет зритель в это суровое, голодное время. Это все столь очевидно, что не заслуживает обсуждения. Он отнюдь не призывает нарушить закон. Да, переселение в их регион сейчас приостановлено, однако в данном случае речь идет не о переселении, а о временном пребывании. Товарища Гусееву можно прописать в Биробиджане на два года, пока не закончится срок действия ее гражданского паспорта. У них вообще острая нехватка работников культуры, и в театре — сплошные вакансии, которые необходимо заполнить. Сколько уж раз он, художественный руководитель, поднимал этот вопрос, даже в Москву обращался, чтобы прислали актрису. К тому же не будет ли оскорбительным для великого Соломона Михоэлса, председателя Еврейского антифашистского комитета, если они отвергнут его очередной дар Биробиджану?

Левин говорил вдохновенно и напористо, как человек, уверенный, что к нему прислушиваются. Женщины из комитета, включая Зощенко, не могли глаз оторвать от этого красавца. Суровое выражение их лиц, выдубленных бесприютной сибирской жизнью, теперь смягчилось, будто от мужской ласки. Зампредседателя Клитенит терпеливо слушал, полуприкрыв глаза и купая усы в сигаретном дыму. Председателя речь Левина убедила, судя по тому, как он доброжелательно вскидывал брови, глядя на Марину, которая отметила, что влияние Левина на комиссию явно большее, чем просто у худрука театра.

Но размышлять на эту тему ей было некогда. Марине пришлось заполнить небольшую анкетку. После чего в паспорт мгновенно шлепнули штамп о прописке и внесли ее фамилию в реестр переселенцев. Затем комиссия в полном составе поздравила Марину с прибытием. Члены комиссии заботливо расспрашивали, хорошо ли она устроилась, обещали всяческую помощь, а также поаплодировать ей на ее первом же спектакле. Безусловно, Левин прав! Даже в отдаленных селениях, даже в армейских гарнизонах люди буквально изнывают без новых спектаклей Еврейского театра.

Клитенит торжественно огласил решение комиссии. До этого он не произнес ни слова. Когда члены комиссии встали со своих мест, Маша Зощенко что-то шепнула Левину. Когда и он, улыбнувшись, ей что-то шепнул в ответ, Марина впервые услышала ее смех.

На улице их ждал фотокорреспондент, запечатлевший всю компанию на фоне бюстов Ленина и Сталина, обрамлявших вход в здание. Оно, как и театр, было кирпичным, тоже построено в начале 30-х, но чуть позже и в совсем другом стиле. Как большинство такого рода построек 30-х годов, оно напоминало тяжеловесный, вычурный склеп.

Надя, поджидавшая у входа Матвея и Марину, сфотографировалась со всеми вместе. Уже наутро фотография появилась в «Биробиджанер Штерн», главной местной газете, которую Надя добыла, несмотря на густой снегопад. Страницу, кроме групповой фотографии, украшал и Маринин портрет размером едва ли не в четверть полосы. На нем у Марины был вид даже более плачевный, чем она думала.

Ее голубые глаза превратились в серые впадины, оттененные такими темными подглазьями, словно она их специально вычернила, как делали актрисы немого кино. Впалые щеки, нечесаные волосы, пряди которых свисали до самых губ, растянутых в жалкой улыбке. Выражение лица — встревоженное, затравленное, как у человека, которому отовсюду грозит опасность.

Она швырнула газету на Надину койку.

— Сожги ее! Не могу смотреть на эту рожу! Здесь я выгляжу лет на сто.

Надя была категорически против. Даже собралась вырезать фотографию из газеты.

— Совсем не так плохо! Да и что толку жечь, если ее сейчас уже читает весь Биробиджан.

Надя перевела надпись под Марининым фото, повторявшую название газеты. Выходила игра слов: «штерн» по-еврейски — «звезда». А потом перевела и расположенную ниже статью о Марине, где подчеркивалось, что ее оценил сам великий Михоэлс, а также упоминались кинороли и работа в Московском художественном театре. Заканчивалась статья обещанием, что актриса «прямо с завтрашнего дня всерьез займется совершенствованием своего идиша».

— Откуда они взяли? С фотографом я и словом не перемолвилась.

— Это все Матвей! — гордо воскликнула Надя. — Он-то умеет запудрить мозги журналистам! Сама увидишь: когда вы поставите новую пьесу, дня два в Биробиджане все разговоры будут только об этом. А ты уже и сейчас знаменитость!

Когда Марина ей призналась, что предпочла бы первые дни, а лучше недельку-другую сохранять инкогнито, Надя завопила:

— Ну почему?! Ты должна быть, наоборот, счастлива! Ты ведь актриса. Актрисам необходимы поклонники! Особенно в наше военное время. Теперь ты биробиджанская штерн!

Надин звонкий голос разносился по всему коридору общежития. Их соседки, тоже успев прочитать газету, нагрянули в Надину комнату со смехом, шуточками.

— Тебя немного откормить, Марина, и станешь первой красавицей в Биробиджане. Мужики будет выстраиваться в очередь, чтоб преподнести тебе кочан капусты…

— У нас это самый галантный подарок. Даже невестам преподносят.

— Если только Матвей из ревности не встанет грудью перед ее гримеркой.

Марина покраснела. Посыпались новые шуточки.

— Нам-то, Надюшка, только остается, что хихикать и мечтать о твоем Матвее.

— Одними мечтами не проживешь, вредно для здоровья!

— Сама знаешь, что твой петушок не про нас!

— Другое дело, заезжая звезда…

Когда пили чай, одна из женщин вдруг затянула песню про Амур-реку. Насмешки сразу прекратились. С вдохновенными лицами женщины дружно подхватили припев:

Течет речечка по песочечку.

Да не прямо, а по излучинам

В ней бежит вода невозвратная.

Как любовь моя, долга реченька,

Где купалась я, красна девица.

Течет речечка по песочечку.

Да не прямо, а по излучинам

В ней бежит вода невозвратная.

Как любовь моя, долга реченька,

Утонули там все мечты мои.

Эти слова, глубоко запавшие Марине в душу, ей слышались еще и два дня спустя, когда в полутемном театральном зале раздались аплодисменты единственного зрителя.

Уже целый час она топталась на пустой сцене, освещенной стоявшими по краю свечками. Причем в полной тишине, если не считать шарканья ее собственных шагов. Левин предложил Марине необычное, но очень полезное упражнение, изобретенное Михоэлсом: