Книга Восстание среднего класса - Борис Кагарлицкий

Средний класс сам по себе изменить систему не в состоянии. Но что, если его восстание войдет в резонанс с другими проявлениями массового протеста?

Марксизм XIX столетия ждал пролетарской революции в Европе. Старый континент потрясали войны, в нем разворачивались политические битвы, рабочее движение меняло мир. И все же великие революции XX века не были классическими пролетарскими восстаниями, которых ждали ученики Маркса. И произошли они не в странах европейского «центра». Русская, китайская и кубинская революции оказались сложными социальными процессами, происходившими одновременно «на разных уровнях». Система изменилась оттого, что протест разных социальных групп был направлен против одной и той же власти, против одного и того же порядка.

В одних случаях происходил бунт, в других – революция. Итоги революции, в свою очередь, оказывались далеко не теми, о которых мечтали. Но так или иначе они двигали вперед историю.

Вопрос в том, будет ли протест сфокусирован. Смогут ли недовольные объединиться? Возникнет ли у них общий интерес? Появится ли у них если не общая идеология, то хотя бы общее идеологическое поле.

Антонио Грамши называл это «историческим блоком». Сегодня новый антикапиталистический блок еще только начинает складываться. Это не только разнообразие частных и групповых интересов, но и культурная разноголосица. Средний класс обнаруживает свое действительное место в системе, болезненно освобождаясь от иллюзий 1990-х годов. Маргинальные массы разрываемы между соблазнами национализма и революцией.

Социальные маргиналы не порождают собственных идей, они лишь воспринимают чужие идеи. Иное дело маргиналы культурные, выдвигаемые элитами и средним классом в эпоху кризиса. Чем хуже идут дела в системе, тем больше таких «отверженных», ведущих вполне благополучный образ жизни, но мучимых неудовлетворенными амбициями и страдающих от идеологических унижений.

В этой среде могут зародиться революционные идеи, но могут вырасти и реакционные утопии. Национализм и фундаментализм – это как раз и есть комплекс неполноценности, возведенный в позитивный идеологический принцип.

Раньше протестовали те, кто был «неудачником», не смог приспособиться. Причем речь необязательно идет о неудачниках социальных. Миллионер Усама бен Ладен в социальном смысле меньше всего может рассматриваться как представитель отверженного люмпен-пролетариата. Но в культурном смысле он такой же лузер, который не смог приспособиться к правилам жизни глобальной элиты или не получил в ней того места, на которое считал себя в праве рассчитывать.

Элиты с комплексом неполноценности – типичное явление рубежа XX–XXI веков. Особенно в странах периферии, от Саудовской Аравии до России. Это не совсем новое явление, но достигающее беспрецедентных масштабов: миллионеры-неудачники, комплексующие начальники, правители-маргиналы, фрустрированные бюрократы. Агрессия имперского центра провоцирует маргинальные элиты на ответные действия, что в свою очередь дает оправдание новой агрессии со стороны защитников «мирового порядка».

Колониальным элитам было легче. У них был свой статус в империи. Быть может, и подчиненный, но достаточно высокий, а главное – четко определенный.

Имперский «центр» признавал, уважал и использовал культурные различия. Транснациональный капитализм оказался не способен учитывать их. Он слишком примитивен, а потому реагирует на культурное разнообразие агрессивно, в духе идей Хантингтона о «столкновении цивилизаций». Его поборники в странах периферии сами воспринимают себя не как привилегированную часть местного общества, даже не как посредников между империей и «туземцами», а как часть транснациональной элиты, которой доверено поддерживать порядок на данной территории. У них нет никакого морального оправдания, никакого будущего.

Часть традиционных правящих классов пытается сохранить связь с обществом. Но даже в этом случае «периферийные» элиты подводит неопределенность статуса. Формально все равны, значимы только деньги. На практике же существуют еще и культурные барьеры. Чем больше правящий класс укоренен в собственном обществе (и, соответственно, чем более он «легитимен»), тем меньше его шансы преодолеть культурный барьер, войдя в транснациональное сообщество. Но бунт против этого сообщества означает неминуемую катастрофу: опереться на «свои» массы против «чужих» эксплуататоров – значит поступиться весомой частью власти и привилегий. Бороться «на два фронта» – значит рано или поздно потерпеть поражение (подобно Слободану Милошевичу и другим «национальным лидерам», рискнувшим поссориться с Западом). Власть в такой ситуации удается удерживать лишь за счет жесткого полицейского контроля, постоянных репрессий. Но эти репрессии дискредитируют режим, еще больше сужают его социальную базу, а главное, дают оправдание Западу. Наказание ослушавшихся начальников превращается в «борьбу за демократию».

Дилемма «периферийных элит» – как в русской сказке: направо пойдешь – коня потеряешь, налево пойдешь – голову сложишь. Полная культурная интеграция означает и полную потерю легитимности в собственном обществе. Сохранение культурной связи с родной страной означает ограничение возможности транснациональной интеграции.

Фрустрированные принцы обращаются к массам, становясь лидерами маргиналов. Их призывы бывают услышаны. В обществе, обреченном на нищету, тот, кто говорит о несправедливости, всегда находит аудиторию. Его слушатели – не только беднота, лишенная будущего, но и часть среднего класса, лишенная достоинства. Но связь между подобными вождями и их сторонниками не основана на общем социальном интересе, а потому непрочна.

Это единство в ненависти, лишенное не только позитивной программы, но и обращенного в будущее идеала. Оттого исламизм, ностальгия по Советскому Союзу или национализм могут стать объединяющими лозунгами, но не помогут выработать стратегию победы.

Часть правящего класса, пострадавшая от неолиберальной глобализации, продолжает поиск «объединяющей идеи». Суть этой идеи, как бы она ни формулировалась, всегда – в подчинении массы «своим» элитам. Это подчинение должно быть обосновано неким «общим делом», «общими ценностями». Чем более иллюзорна подобная связь, тем более она идеологически привлекательна. Другое дело, что обосновать подчинение «своим» можно только через противостояние «чужим».

Дилеммы среднего класса за пределами Запада во многом похожи на дилеммы элит. Но у него есть иные способы и возможности для разрешения этих противоречий. Вместо того чтобы искать виноватого в своих бедах, он может попытаться изменить общество.

Элиты не могут себе этого позволить. Они консервативны, ибо порождены именно этой системой. Изменить общество для них означало бы полностью или частично экспроприировать самих себя.

Средний класс является куда более массовым даже на периферии системы. Он гораздо более объединен в глобальное сообщество. Он способен к сотрудничеству с рабочим движением.

У него огромный творческий потенциал. Он может подхватывать идеи, бросаемые сверху, но может вырабатывать и собственные. Он может, наконец, воспринять и переосмыслить марксистские и левые традиции.