Книга Три заповеди Люцифера - Александр Овчаренко

Если же Старик пропадал надолго, и вынужденное безделье затягивалось, Герман начинал хандрить и даже болеть. Болезнь эта была сродни депрессии, осложнённой астеническим синдромом. Однако такие периоды длились недолго. Старик словно догадывался о его состоянии, и в момент, когда «ломка» становилась невыносимой, намечал очередную жертву. И чем сложней оказывался «заказ», тем ярче и сильней были ощущения сладострастия, испытываемые после выполнения.

Герман долго гадал, что это: дар или наказание? Но однажды увидел сон, как к нему в комнату сквозь закрытую дверь просочился незнакомец. Посланец Ночи был одет в старый дорожный плащ, а лицо закрывала поношенная широкополая шляпа. Он беззвучно сел возле изголовья кровати, и, не разжимая губ, произнёс: «Это твоё предназначенье»! В это мгновенье Герман проснулся и рывком сел на постели.

— Это моё предназначенье! — повторил он, и сразу всё встало на свои места. Больше он не мучился и не испытывал душевного дискомфорта. Он избранный — и этим всё сказано!

Как только он осознал своё предназначение, ему открылась тайна для посвящённых: тайна человеческой души. Оказалось, что души — не бесплотные невидимые глазу субстанции. До тех пор, пока душа находится в теле человека, она имеет свой образ, и этот образ неповторим! В тот самый миг, когда он прикасался к жертве, чтобы выполнить «работу» и освободить душу от телесной оболочки, образ её являлся ему воочию.

Он никогда не задавался вопросом, почему перед тем, как отправиться в Вечность, души людей являлись ему то в образе легкокрылой бабочки, то стремительной ласточки, а то и в образе грызуна или прожорливой гусеницы.

Ему запомнился старик, которого он отправил в Вечность одним лёгким уколом иглы, смазанной цианидом. Перед тем, как умереть, старик понял, что именно с ним происходит, и успел взглянуть Герману в глаза. В этот момент Герману показалось, что на него смотрит старый мудрый филин, который мог бы жить до ста лет. Его душа покидала мир с сожалением и неохотой. Так бывает, когда человек, окончив земной путь, не успел исполнить своего предназначения. Так бывает.

Герман знал, что не он этому виной. Сколько кому топтать землю на этом свете, решал не он. Он всего лишь исполнитель — холодный и расчётливый исполнитель. Решение принимается где-то в недоступном для человеческого понимания мире, затерянном на границе дня и ночи, света и тьмы, жизни и смерти. Кто-то властный и сильный отмеряет с момента рождения человека его земной срок, и с этого момента ни молитвы, ни чудодейственные эликсиры, и никакие ухищрения продлить его не в силах.

В нарушении всех правил конспирации, встречи всегда происходили в одном и том же месте — в Камергерском переулке, менялось только время.

В этот вечер, так же, как и всегда, лимузин Старика притормозил возле пешеходной зоны, чуть-чуть обогнав идущего по брусчатке Германа. Не меняя ритма движения, Герман быстро открыл левую заднюю дверь и юркнул в салон автомобиля. Здесь пахло кожей и ещё чем-то хорошо знакомым, но забытым. Старик сидел в глубине кожаного салона, надвинув шляпу так, что Герману был виден только тщательно выбритый подбородок и сухие, упрямо сжатые тонкие губы. Старик нажал кнопку, и звуконепроницаемое стекло надёжно изолировало пассажирский салон от водителя.

— Вы стали небрежны, — вместо приветствия проскрипел Старик и сложил на животе тронутые пигментными пятнами старческие ладони. — В нашем деле это недопустимо, а для Вас смертельно. По законам криминального мира Вас давно следовало бы убрать. Однако я не сделал этого до сей поры только потому, что Вы мне ещё нужны. Исполнителя вашего уровня найти трудно, но можно. Поиск нового человека чреват тем, что есть вероятность наткнуться на «подсадную утку» или на самовлюблённого идиота, возомнившего себя Meister Tod.[22]Поэтому Вы до сих пор живы.

— Вы сегодня как никогда красноречивы, — без малейшего признака страха в голосе ответил Герман. Старик правильно сказал: ликвидации исполнителя — это аксиома. Рано или поздно наступает момент, и охотник сам превращается в дичь. Он знал об этом с момента выполнения первого «заказа». Знал и не боялся, потому что был профессионалом, а профессионал всегда знает, когда следует временно затаиться, а когда, резко оборвав все связи, «лечь на дно».

— Не столь красноречив, сколь откровенен, — парировал Старик.

— Позвольте узнать, в чём моя ошибка.

— Две! Две ошибки! — повысил голос работодатель. — Вы дважды не заметили свидетеля! Сначала Вы облажались в Замоскворечье при ликвидации Шлифенбаха, потом в Питере, когда «работали» с Серебряковым. В Москве Вас видела молодая женщина, которая, на ваше несчастье, оказалась способной портретисткой, и теперь ориентировка с вашей физиономией имеется у каждого постового. В Петербурге Вас хорошо рассмотрел местный алкоголик, который подрабатывал у профессора в гараже. Вы немедленно должны исправить эти упущения. Немедленно!

С этими словами Старик протянул Герману лист бумаги с отпечатанным на принтере текстом.

— Здесь адрес и фамилия женщины, а также данные на питерского алкоголика. Его местонахождение установите сами. Только не тяните!

— Как говорил великий вождь: «Промедление смерти подобно»! — продолжал ёрничать Герман, которому этот разговор очень не нравился.

— Вот именно, — сухо заметил Старик. — Вашей смерти!

— Прекратите меня запугивать! — не выдержал Герман. — Если бы я боялся умереть, то, наверное, пошёл бы в официанты или зубные техники. Я вообще не понимаю, почему Вы мне тут брюзжите на ухо. Свидетели — моя проблема. И к тому же я не вижу смысла убирать женщину, ведь она уже дала информацию и её смерть ничего не изменит.

— Я бы Вам, молодой человек, советовал не хамить и прислушиваться к моим советам, хотя бы потому, что я старше Вас, и значит, опытней. Маразм ещё не коснулся меня, поэтому я продолжаю утверждать, что женщина как свидетель очень нежелательна. В случае Вашего задержания она сможет опознать Вас как человека, который в момент смерти профессора Шлифенбаха находился с ним в непосредственном контакте. Кроме того, мне известны показания свидетеля из Ленинграда.

— Из Питера, — машинально поправил Старика Герман.

— Это для Вас, молокососов, Питер, а для меня он был и остаётся Ленинградом. И не надо меня перебивать! — окрысился Старик. — Так вот, этот свидетель даёт показания, что лично видел, как Вы лишили жизни профессора Серебрякова, и в дополнение к сказанному довольно точно описывает ваши приметы. То, что он Вас при повторном контакте сможет опознать — не вызывает сомнений.

Когда Герман выбрался из салона автомобиля на свежий воздух, он вспомнил, что за флюиды примешивались в салоне к запаху дорогой и хорошо выделанной кожи. Это был запах тлена. «Так пахнет в склепе», — подумал Герман, и, зябко передёрнув плечами, шагнул в фиолетовые сумерки.

Глава 2

г. Санкт-Петербург. Зима 18** года.