Книга Генри и Джун - Анаис Нин

Он соглашается: это самое правильное объяснение. Сама я против неестественности наших встреч. Мы не можем встречаться, когда хотим друг друга, и это плохо. Я хочу Генри гораздо сильнее, когда его нет рядом. Умоляю не воспринимать все слишком серьезно, убеждаю, что все не так уж и страшно. Он обещает отправиться вечером в театр, на тот же спектакль, куда я должна пойти с сослуживцами Хьюго.

Но в такси мои страхи возвращаются. Генри любит меня, но не плотской любовью, не плотской…

В тот вечер он пришел на спектакль и сел на балконе. Я почувствовала его присутствие, подняла глаза и нежно посмотрела на него. Но собственное настроение оказалось сильнее: для меня все было кончено. Все умирает, когда умирает уверенность в себе. И все-таки…

Придя домой, Генри написал мне любовное письмо. На следующий день я позвонила ему и сказала:

— Приезжай в Лувесьенн, если не настроен работать.

Он приехал сразу, был так нежен и взял меня. Это было необходимо нам обоим, но у меня на душе не потеплело, я не стала ни живее, ни жизнерадостнее. Мне показалось, что Генри трахнул меня только для того, чтобы успокоиться. Какой тяжелый груз давит на меня! Мы провели вместе всего час. Я проводила его до станции. На обратном пути перечитала письмо. Оно показалось мне неискренним. Литературным. Факты свидетельствуют об одном, интуиция — совсем о другом. Но может быть, мою интуицию провоцируют старые невротические страхи?

Очень странно: я забыла, что должна была сегодня идти на прием к Алленди, я даже не позвонила ему. Я очень нуждаюсь в докторе, но хочу бороться и сама, хочу схватиться со своими бедами один на один. Генри пишет мне, приходит, кажется, он влюблен, мы беседуем. Пустота. Я как сломанный инструмент. Не хочу его завтра видеть. На днях я снова спросила:

— Может быть, мне послать деньги Джун, чтобы она вернулась, вместо того чтобы давать их тебе на поездку в Испанию?

Он ответил «нет».

Я опять много думаю о Джун. Созданный мной образ опасного, чувственного, динамичного Генри испарился. Я делаю все, чтобы удержать его. Вижу, как он унижен, робок, и понимаю, что ему не хватает уверенности в себе. Когда я несколько дней назад заявила: «Ты больше никогда не получишь меня», он ответил: «Ты меня наказываешь!» Я поняла: Генри беззащитен, как и я. Мой бедный Генри! Как сильно ему хочется доказать, что он способен заниматься любовью, что его сексуальная сила велика, я же хочу доказать всем и прежде всего себе самой, что могу возбудить влечение. И все же я проявила мужество. Когда это произошло (все было так же невыносимо, как и с Джоном), я не показала ни тревоги, ни удивления. Я осталась в его объятиях, тихонько засмеялась и сказала:

— Любовь портит секс.

Пустая бравада! Мое страдание удивило даже меня саму.

Несмотря ни на что, я, рискуя своим браком и счастьем, клала ночью под подушку письмо Генри и держала на нем руку.

Я еду к Генри без всякой радости. Боюсь того нежного и мягкого Генри, которого вот-вот увижу, он слишком похож на меня. Я помню, что с самого первого дня ждала, что Генри станет ведущим и в разговорах, и в поступках — во всем.

Я с горечью вспоминала великолепную властность Джун, ее юмор, тираничность. Да, не те женщины сильны, что делают мужчину слабым, а те мужчины слабы, рядом с которыми женщина становится слишком сильной. Я предстала перед Генри в образе покорной римлянки, готовой к тому, что ею станут повелевать. А он позволил мне повелевать собой. Он все время боялся разочаровать меня. Мои требования выросли. Он беспокоился о том, как долго и сильно я буду любить его. Он позволил разуму вмешаться в наше счастье.

Генри, ты любишь своих шлюшек, потому что чувствуешь свое превосходство над ними. Ты отказался от мечты узнать равную тебе женщину. Ты был удивлен тем, как сильно я могу любить, не осуждая тебя и преклоняясь перед тобой так, как ни одна проститутка никогда не преклонялась. Неужели ты не в состоянии почувствовать свое превосходство? Неужели все мужчины отступают перед трудной любовью?

Для Генри ничего не изменилось. Он не заметил моих колебаний и предложил отправиться в гостиницу «Кронштадт». Все время, что мы провели вместе, он был, как обычно, очень страстен. Только вот у меня возникло чувство, что я делаю над собой усилие, чтобы любить его. Возможно, мне передался его страх. Я боялась, что у него снова ничего не получится, моя безумная вера в него ушла. Осталась нежность. Эта проклятая нежность. Я поймала свое счастье, но оно оказалось таким холодным! Я чувствовала, что отдаляюсь от Генри. Мы много выпили и наконец почувствовали себя счастливыми. Но я все равно думала о Джун.

Я веду машину, несмотря на то, что выпила много белого вина. Улицы ярко освещены. Машина с бешеным ревом пожирает асфальт дороги, дома с геранями, телеграфные столбы, бездомных кошек, деревья, холмы, мосты…

Я отправила Генри сюрреалистическое послание, добавив: «Я забыла сказать, что люблю тебя, что, просыпаясь по утрам, думаю, что бы еще найти в тебе такое, за что можно было бы ценить тебя еще больше. Когда Джун вернется, она будет любить тебя еще сильнее, потому что тебя любила я. Твоя и без того богатая индивидуальность заиграла новыми гранями».

Мне хочется твердить Генри о том, как я его люблю, потому что сама я в это больше не верю. Почему он превратился для меня в ребенка? Я понимаю, почему Джун уехала от него, сказав: «Я люблю Генри как сына». Неужели это тот же человек, что казался мне таким грозным, таким страшным? Не может быть!

Кабаре «Румба». Мы с Хьюго танцуем. Он такой высокий, что мое лицо оказывается у него под подбородком. На меня безотрывно смотрит удивительно красивый испанец (профессиональный танцор), как будто хочет загипнотизировать. Он улыбается мне через голову своей партнерши. Я отвечаю на его улыбку, смотрю прямо в глаза. Я принимаю его вызов. Отвечаю взглядом, полным чувственности и желания развлечься. По лицу испанца блуждает улыбка. Я испытываю острое удовольствие, потому что общаюсь с ним, укрывшись в объятиях Хьюго. Улыбаюсь, собираюсь сесть за столик, а потом вдруг пойти и потанцевать с ним. Меня одолевает страшное любопытство. Я как будто заглянула в глубину его души, представила его обнаженным. Он тоже раздевает меня узкими звериными глазами. Ощущение раздвоенности, как сладкая отрава. По дороге домой яд разливается по моему телу. Теперь я знаю, как это сладко — играть теми чувствами, которые я так оберегала. На следующей неделе, вместо того чтобы пойти куда-нибудь со своим тайным «мужем» Генри, я поеду на встречу с испанцем. И с женщинами — я хочу женщин. Но мужеподобные лесбиянки в кабаре «Фетиш» мне совершенно не понравились.

Теперь я поняла смысл гвоздики во рту Кармен. Я вдыхала запах душистого жасмина. Белые лепестки дотронулись до моих губ. Они похожи на женскую кожу. Я сжимала их губами, нежно целовала. Я кусала белые бутоны. Частичка душистой плоти, шелковистая кожа. Полные губы Кармен плотно сжимают гвоздику; и я — Кармен.

Очень плохо, что Генри так добр ко мне, очень плохо, что он хороший человек. Он начинает понимать, что во мне произошли перемены. Да, на первый взгляд я кажусь инфантильной, но в постели веду себя как зрелая женщина.