Книга Все четыре стороны. Книга 1. По рельсам, поперек континентов - Пол Теру

Коренные и пришлые

Английская любовь к порядку — скорее условный рефлекс, чем порождение каких-то систематических усилий законников, — создает впечатление, что ее носители наделены фантастической непоколебимостью и уравновешенностью. Когда ее разнесли за пределы Великобритании по всему миру, она стала душевной опорой для тех, кто в состоянии ее перенять. По ходу английский менталитет не особенно изменился, что во многом объясняет обособленность англичанина. Живущих за границей англичан принято обвинять в том, что они замыкаются в своем кругу, полностью им ограничиваясь. Но причина в том, что они до мозга костей самоотождествляются с какой-то конкретной географической точкой: в этом смысле все англичане — жители маленьких деревушек. Обратите внимание на особые выражения, которые они употребляют, находясь вдали от родины среди «местных» или «туземцев».

— Сколько лет уже здесь живем, но они ни разу нас к себе не приглашали, — говорит англичанин. Помолчав, добавляет: — А ведь мы их звали на чай, и они пришли.

— Они очень скрытные и чертовски подозрительные, — говорит его жена.

— На первый взгляд кажется, что они очень приветливы, но мы им совсем не интересны. Им даже не любопытно.

— Они держатся своих.

— Странная публика. Не могу сказать, что я их понимаю.

Вы можете подумать, что речь идет о малайцах или кикуйю. Но это говорят лондонцы, восемь лет назад переехавшие в Дорсет, а люди, которых они описывают, — обыкновенные жители их деревни. У меня среди коренных тоже были знакомые, и я соблюдал нейтралитет — ведь для меня эта деревня была лишь промежуточным пунктом в биографии: я там прожил пять месяцев, а потом уехал. Что касается местных, то о чужаках, обосновавшихся в их районе Дорсета, они судили нелицеприятно.

— Стоит им приехать, как все дорожает, — сказал один старик. Точно так же мог отозваться коренной обитатель Кении о колонистах из Европы. Высказывались и другие претензии: приезжим лень вникать в особый уклад деревенской жизни, они держатся своих, задирают нос, и вообще толку от них немного — почти все пенсионеры.

Туземцы и поселенцы: внутри Англии воспроизводится все та же колониальная схема. Как-то на красивом холме близ живописного поселка вздумали пробурить нефтяную скважину. Приезжие развернули общественную кампанию протеста; местные отмалчивались. Как-то вечером в пабе я завел разговор с кучкой старожилов и напрямую спросил, на чьей они стороне в конфликте.

— Этот прохвост N., — сказал один, назвав имя известного человека, который жил там уже несколько лет и руководил кампанией. — Хотел бы я с ним потолковать.

— И что бы вы ему сказали?

— Я бы ему сказал: «Собирайте вещи и уматывайте откуда приехали».

Отсюда ясно, почему в Англии столько лингвистических различий, откуда берется непостижимость диалектов, на которых начинают изъясняться туземцы, едва в паб входит колонист. Его никто не узнает в лицо; хозяин за стойкой шутит с ним; у камина беседуют о сломанном заборе или аварии на дороге. Лишь когда колонист уходит, ему начинают перемывать косточки: где он живет? чем занимается? Туземцы в курсе всего этого. Позднее, когда он угостит их рюмочкой, они предупредят его насчет погоды («За эту теплынь мы еще расплатимся!»). Так — в попытках завести светскую беседу — деревня проявляет свою признательность. Не забывайте, однако, что в Англии родная деревня есть нечто нематериальное, фактически состояние души. «Вы, верно, недавно к нам в деревню приехали?» — спросил одного моего приятеля владелец газетной лавочки. Это было в Ноттинг-Хилле[76].

Его Величество

В Малайзии живет султан, сохранивший со своих школьных лет в Англии прозвище «Дуб». Ныне, в весьма солидном возрасте, он делит время между игрой в поло (в качестве зрителя) и моделированием собственных парадных мундиров (в качестве автора эскизов). Его мундиры поистине великолепны — вроде одеяний шрайнеров[77]или традиционных масонов тридцать второй степени, но когда я познакомился с ним на стадионе для игры в поло, он был одет в шелковую рубашку-сафари. В самом начале беседы я сплоховал: узнав, что я писатель, он немедленно воскликнул: «Тогда вы, наверно, знакомы с Беверли Никольсом!»[78], а я рассмеялся. Тогда султан сказал: «На мою коронацию приезжал Сомерсет Моэм. А на следующей неделе приезжает лорд… лорд… э-э-э… как его зовут?»

— Льюисхэм, Ваше Величество, — подсказала англичанка, сидевшая слева от него.

— Льюисхэм приедет… да-да, Льюисхэм. Вы же с ним знакомы? Нет? — султан поправил свои солнечные очки.

— Я только что получил от него письмо.

После этого сама собой затеялась непринужденная беседа об охоте на крупного зверя — Один очень богатый американец как-то мне рассказал, что в России стрелял медведей-гризли, в Африке слонов, а в Индии тигров. Он говорит, что медвежье мясо — самое вкусное, но конина тоже хороша, уступает только медвежатине. Он так сказал. Да, так и сказал! — поведал султан.

Мы обсудили достоинства конины.

Султан сказал:

— Мой отец говорил, что конина полезна для здоровья. Да, так и говорил! Но она очень, очень разогревает, — султан положил руки на живот, нащупал жировые складки и сам себя ущипнул. — Много не съешь — очень разогревает.

— Вы когда-нибудь ели конину, Ваше Величество?

— Нет, никогда. Но syces[79]едят ее все время.

Матч начался с решительной атаки. Команда противника галопом примчалась к воротам султанской, энергично размахивая клюшками.

— Гол забит? — спросил султан.

— Нет, Ваше Величество, — сказала женщина, — но они едва не забили.

— Едва не забили, да! Я заметил! — сказал султан.

— Слегка промазали, Ваше Величество!

— Слегка промазали, да!

В перерыве, после первого chukka — тайма — я спросил султана, что значит по-английски малайское название команды гостей.