Книга Близнецы - Тесса де Лоо

В гостинице царила приятная атмосфера былой роскоши. Будучи единственными гостями, они ужинали в поблекшем обеденном зале в компании невидимой элиты, шептавшейся за отдельно стоящими столиками среди пыльных пальм. Владелица отеля постоянно следила за радиосводками о надвигающейся по морю в сторону Германии ночной угрозе. Вместо приглушенных звуков оркестра ужин периодически сопровождало знакомое стрекотанье и следующее за ним сообщение о приближающейся опасности. Они твердо решили, что никаким напастям не позволят испортить их единственный вечер. Женщина проводила их в номера, недвусмысленно располагавшиеся в противоположных концах длинного коридора, словно поддерживая равновесие крайне чувствительных весов.

Чуть позже в дверь ее комнаты постучали, и он удивил ее бутылкой игристого вина, которое они легкомысленно быстро выпили, сидя на краю кровати. Война стерлась из их сознания. Удалившись от мира и от времени, в чужой комнате, среди предметов, виденных тысячами других людей, они внутренне раскрепостились. С головокружительной легкостью воспарив над землей благодаря вину, они робко прикоснулись друг к другу. Дрожащими пальцами он принялся снимать с нее одежду, аккуратно вешая ее на стул. Трясясь от холода, они забрались в кровать и накрылись одеялом.

— Ich habe noch nie mit einer Frau…[67]— признался он ей на ухо.

Его эрекция, похоже, хотела напомнить ей о чем — то, предупредить, разбудить рефлекс, не имевший ничего общего с тем, что происходило здесь и сейчас. Она лежала, не двигаясь, в тумане смутных воспоминаний, пока он исследовал губами ее тело. Он мог делать с ним все, что хотел, оно ничего не стоило, его прелестями всегда распоряжались другие…

— Небо, Мартин, посмотри на небо! — Анна подняла голову с его груди.

Они вскочили с постели и подошли к окну. На севере, за холмами, пылало красное зарево. Раздавалось приглушенное грохотание, похожее на надвигающуюся грозу или барабанную дробь. Анна почувствовала чудовищное отвращение к нарушителю порядка на горизонте и к неумолимому работодателю Мартина, который в любую минуту мог вызвать его из отпуска.

— Это и без нас будет гореть, — сказала она. — Пошли.

Резким движением она задернула шторы и потянула его за собой к кровати, над которой Лорелея, сидя на роковой скале, расчесывала свои льняные, волосы.

Метровой высоты гора обломков заблокировала трамвайные пути, пассажирам пришлось выйти и продолжить свой путь пешком, карабкаясь по извилистым тропинкам, появившимся всего несколько дней назад. Маршрут пролегал через сгоревшие жилые кварталы с покосившимися домами. Анне пришла на ум строчка из стихотворения Шиллера: «И в пустых оконных рамах ужас жгучий…» В одном уцелевшем окне колыхались занавески, чуть дальше сквозь разрушенный фасад, словно в игрушечном домике, виднелись комнаты, жильцы которых не вернулись, чтобы повесить на место рухнувшую на рояль люстру. Они заблудились в этом хаосе, и мужчина с потным лицом, расчищающий улицы от обломков, указал им дорогу. Жизнь возвращалась в привычную колею — на смену отголосков взрывов, обваливающихся зданий, моря ревущего огня, испуганных криков и плача вернулся обычный городской шум. Это казалось странным. С полными сумками люди просто перешагивали через обломки, под которыми, возможно, еще лежали их соседи.

Тетя Вики от страха растеряла всю свою болтливость; дядя Франц был, по обыкновению, спокоен и сдержан — даже если бы начали бомбить его больницу, ему надлежало сохранять присутствие духа. Во время ужина он бросил на Анну одобрительный взгляд: молодец, девочка, парень хоть куда. Лицо тети Вики тоже сияло от удовольствия: вежливый и внимательный Мартин с молоком матери впитал, как нужно обходиться с женщиной. В честь австрийского гостя дядя Франц ставил опереточные арии, пока «Mein Liebeslied soil ein Walzer sein»[68]не прервали звуки сирены. Отработанным движением тетя Вики устремилась в детскую, схватила с постели спящего ребенка и побежала в подвал. Они спокойно последовали за ней и уселись, найдя свободное место в углу. Суматоха, торопливые шаги, голоса. Анна в ужасе посмотрела на газопроводные и канализационные трубы, представляя себе, как в случае бомбежки все они утонут в месиве экскрементов. Подобная перспектива была отвратительна, и она втайне молилась, чтобы в первую очередь взорвался газопровод. Этот вариант ее устраивал; всякий раз, когда мысли о канализации угрожали взять верх, она заново исполняла ритуал заклинания газопровода. Ребенок тети Вики мирно спал; было немыслимо, что кто-то намеревается убить ангелочка с белокурыми волосами и чуть подрагивающими веками. А может, он служил талисманом, оберегающим всех, кто находится от него в непосредственной близости? От одного его вида Анне самой захотелось спать. Она прижалась к Мартину и задремала. Земля дрожала, но она продолжала мирно спать.

— Разбуди ее! — вскричала тетя Вики, обеспокоенная мыслью, что взрослый человек встретит смерть во сне.

Сквозь полудрему Анна слышала голос Мартина:

— Пусть спит, какая разница?

Снова толчки. Рука Мартина обнимала ее, она была в безопасности.

Перед лицом постоянной угрозы английских эскадрилий фрау фон Гарлиц окончательно переселилась в поместье своих родителей в Бранденбурге. Хотя ее собственный дом находился далеко от центра, на другой стороне Рейна, граничащий с парком химический завод служил притягательной мишенью. Мартин вернулся в Польшу, Анна же опять осталась сторожить поместье, одна-одинешенька, в безысходном праздном

9-5909 ожидании — чего? Оставленная всеми во вражеском стане, она взволнованно ходила туда-сюда по дому. Даже библиотека не спасала, Анна могла лишь рассеянно перелистывать страницы. Воображения хватало только на то, чтобы представлять, какой может быть смерть, подстерегающая солдата на поле боя. Она с неисчерпаемой фантазией мысленно набрасывала трагичные сценарии возможного развития событий в далекой Польше. Дабы взять себя в руки, Анна решила помыть старинные шкафы и затем принялась фанатично их натирать. За шкафами последовали балки — все должно было блестеть. С наступлением темноты она спускалась в шикарно обставленное бомбоубежище, отгоняя мысль о том, что сходит в собственную могилу, растягивалась на ватном матрасе, скрещивала на груди руки и закрывала глаза.

В конце зимы ей приказали запереть дом и переехать к хозяевам на восток. Чтобы не оставлять добро волкам на растерзание, она убрала в шкафы столовое серебро, хрусталь, сервизы и прочие ценные вещи, заперла их, а большие железные ключи приклеила пластырем снизу. Анна сняла с карнизов шторы, свернула их и спрятала вместе с дорогим бельем. Затем вышла, чтобы в последний раз посмотреть на дом с фасада. В свете тусклого мартовского солнца, с голыми окнами, он выглядел хрупким и призрачным. Анна оставляла его на ничьей земле, пустым, безжизненным, холодным. В отличие от дома, пригвожденного к этому месту, сама она чувствовала себя вырванной с корнями: в который раз она меняла адрес — череда приездов и отъездов, привязанностей и разлук становилась все длиннее. С чемоданом в каждой руке Анна шагала по аллее к трамвайной остановке. В Кельне она села на поезд, который должен был отвезти ее на новое место.