Книга Субмарина - Джо Данторн

— Расслабься, — просит он.

— Ммм.

У меня опять возникает такое чувство, что череп, легкие и внутренности заполняют строительной пеной.

— О, — произносит она.

Затем следует выдох с облегчением. Никаких неуклюжих звуков и скрипа мебели, как когда мама занимается этим с папой. Так и знал, что у них будет тантрический секс. Они делают это почти бесшумно.

— Я чувствую, что ты напряжена, — замечает он.

Он только что сказал это. Действительно произнес эти слова. Мне хочется вырвать колышки и скинуть их вместе с палаткой в канаву или запрыгнуть на капот «вольво» и плюхнуться сверху на палатку.

— Здесь? — спрашивает он.

— О да. — Ее дыхание становится прерывистым.

Никогда не хотел ее так ненавидеть.

— Хорошо?

— Ммм.

— Не слишком сильно?

— Нет, в самый раз, спасибо, — отзывается она.

Мне хочется ее убить.

— Вот и хорошо, — удовлетворенно сказал он.

Я тихо отхожу в сторону.

— Ммм, — бормочет мама. И снова: — Ммм, — как актер в рекламе, пробующий суп из кубика. Мое сердце превратилось в холодный застывший камень. — Ааа, — стонет она.

Мое тело превратилось в панцирь. Встаю и поворачиваюсь, чтобы уйти, но ноги не слушаются. Кажется, я стал инвалидом. Теперь мне нужен будет круглосуточный уход. Каким-то образом все же удается сдвинуться с места: Ноги шагают сами. Прохожу мимо тлеющих угольков в костре у подножия холма. Перешагиваю через шлагбаум, ведущий на парковку. Смотрю на часы — семнадцать минут второго — и представляю их совместный тантрический оргазм. «Множественный» — слишком слабое слово, чтобы описать оргазмические волны, начинающиеся от пальцев ног, пульсирующие в животе и наполняющие все тело, превращая его в газ. Оранжевые мотыльки облепят всю липкую ленту. Черви выползут на поверхность и будут копошиться в грязи.

Папа не поймет. Он из тех, у кого на носу следы от очков. Он знает наизусть телефон дорожной службы городского совета Суонси.

Смотрю на часы — восемнадцать минут второго. Папа продержался бы десять минут. Слышу техно-музыку. Она похожа на ритмичное покашливание, машины все еще стоят рядом, близко друг к другу, в маленькой горит «вежливый свет». (Когда папа приехал из Бостона, он сделал мне лучший подарок, который только можно представить: подборку дурацких слов, которыми американцы называют обычные вещи. Самые известные я уже знал — дорожка вместо тротуара, портплед, а не чемодан, комната отдыха, а не сортир — но «вежливый свет» вместо лампочки сразил нас обоих.) На переднем сиденье два парня, оба старше меня; один опустил голову на руль.

Шагая по гравию, я слежу за горящим кончиком сигареты, то вспыхивающим, то гаснущим в темноте, — косяк передают из одной машины в другую. Он подскакивает, как красная точка от лазерного прицела снайперской винтовки.

Подобравшись на несколько метров, я внезапно слепну, или умираю, или возвращаюсь в утробу, или впадаю в кому, или испытываю электрошок. Или они просто включили фары. На фоне эйфорического транса раздается сочувственный смех. Они приглушают фары; на моей сетчатке выжжены четыре телеэкрана с помехами.

Подхожу к боковому окну маленького «фиата» со стороны водителя. Сидящие в машине выключают «вежливый свет». Стою у окна некоторое время — через стекло ничего не видно. Окно чуть опускается, и в нем появляется пара полуприкрытых глаз.

— Пароль! — парень пытается перекричать музыку.

Вопрос слишком конкретный, и в пустой голове возникает мысль лишь о том, как мать кувыркается с Грэмом. Представляю, какой запах стоит в их палатке: как если чихнуть на руку и потом понюхать. Пытаюсь сосредоточиться. На приборной доске пустые пакетики от кукурузных чипсов «Монстры» и нераспечатанный йогурт. Джорданы нигде нет.

— Монстры, — говорю я в дырочку.

Они смеются. Понятия не имею, почему. Окно опускается рывками. Мне протягивают смятый косяк.

— На твоем месте я бы пошарил на заднем сиденье той машины. Кажется, Миффи подкатывает к твоей подружке.

Я огибаю обе машины, держа косяк в руке, как олимпийский огонь. Капот «фиата» трясется от басов. Рядом с ним красная «мазда»; на заднем стекле две наклейки: «Сёрферы против токсичных отходов» и «Страха нет».

Открываю заднюю дверцу и заглядываю внутрь. Там темно, но я все равно узнаю Джордану — она сидит на пассажирском месте спереди, горячо втолковывает что-то водителю и не прерывается, чтобы нас познакомить.

Выжидаю немного, пока меня пригласят присесть, но этого не происходит, поэтому я забираюсь на середину скрипящего от песка сиденья и тихонько закрываю дверцу. В машине нет ремней безопасности. Пахнет сохнущими полотенцами, горелым пластиком и табаком.

— …а когда она проснулась, у нее во рту был металлический вкус, — говорит Джордана. — Это так странно.

— Вот зараза, — говорит парень и медленно качает головой. Наконец он поворачивается ко мне: — А ты что скажешь? Я Льюис.

У него короткие золотистые волосы и лицо в крупных веснушках, как блинчик.

— Привет. Я Олли.

— Ты будешь докуривать этот косяк? — спрашивает он.

Я все еще держу его вертикально, как адвокат вещественное доказательство во время суда.

— Да, конечно. — Засовываю косяк в рот. Я осторожен и не затягиваюсь слишком глубоко. Я видел много фильмов, согласно которым стоит один раз закашляться, затянувшись косяком, и твоя девчонка тут же тебя бросает. Легкие натягиваются, как пакет с попкорном в микроволновке. Делаю быстрый выдох; ноздри горят. Я напрягаюсь и глотаю дым.

Передаю косяк Джордане в знак примирения. Она едва смотрит на меня и сжимает сигарету всеми пятью пальцами. Она какая-то притихшая. Глубоко затянувшись, она выдыхает столб дыма, похожий на тот, который остается после улетевшего Супермена.

В соседней машине ребята трясут головами под музыку: двое на переднем сиденье и один сзади.

— Ну и что, она потом изменилась? — продолжает Льюис.

Джордана на минуту задумывается над вопросом, что, как я знаю, ей не свойственно.

— Наверное, чуть-чуть, — отвечает она. — Мама стала говорить всякие странные вещи: например, что ей кажется, будто в ее голове забыли ножницы во время операции. Это она серьезно говорила.

— Жуть, — присвистывает Льюис.

— Ты мне не рассказывала, — встреваю я.

Она смотрит на меня секунду и продолжает.

Но хуже всего то, что мне стало ее жалко, как будто это я взрослая. Ужасное чувство.

Я наблюдаю за Джорданой, когда она разговаривает, и у меня возникает такое чувство, словно она играет роль, как будто только что придумала свою новую личность. Она не то чтобы говорит неубедительно, но я никогда прежде не видел ее такой многословной. Потом я вспоминаю: Джордана выпила целую бутылку «Бешеной собаки».