Книга Пепел и песок - Алексей Беляков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нимфы, отвернитесь!
— Что вы хотите? Я помогу! — Требьенов откладывает на тумбочку справки, которыми любуется долго и страстно.
— Нет, ничего.
— Я ведь вижу — вы беспокоитесь. Может, судно принести?
— Нет, спасибо, бабушка скоро придет…
— Я все-таки принесу.
Жил-был человек, который никогда не ходил в туалет. Нет, лучше женщина. Даже девушка. Принцесса. Слава о ней шла по всему миру. Не только из-за ее красоты, а еще и потому, что она никогда не ходила в туалет. Жениться на такой принцессе мечтали все мужчины. Однажды к ней приехал свататься принц. Этот принц был очень хорош собой и еще он прекрасно готовил самые изысканные торты. Его так и называли — Принц-кондитер. Принц и Принцесса сразу полюбили друг друга. Сыграли пышную свадьбу и отправились в путешествие в теплые страны. Принц был счастлив, но ему не давала покоя лишь одна идея. Он очень хотел сделать для своей возлюбленной самый прекрасный торт в мире. Принц мучался над рецептом много дней и наконец решился.
Однажды утром принцесса проснулась и увидела у своей постели Самый Прекрасный Торт. Конечно, она обрадовалась и немедленно попросила Принца дать ей кусочек — вон тот, с алой ягодой.
Окрыленный Принц поднес Принцессе кусочек на серебряном блюдце…
— Можно забирать судно? — Сильвер произносит в щель двери — тактично, не появляясь сам, словно ласковое радио.
— Да… Мне очень неудобно…
Требьенов входит, несет перед собой маленькое победное знамя — серую полосу туалетной бумаги:
— Пожалуйста… Берите, я отвернусь. А теперь приподнимитесь… Я заберу. Не волнуйтесь. О! Потяжелело, — он улыбается. — Вы молодец!
Требьенов удаляется, прикрыв судно несвежей газетой.
Что там принцесса? Мне остается пятнадцать минут до тяжелых шагов Карамзина. Четырнадцать.
Едва Принцесса отведала кусок торта с алой ягодой, она воскликнула: «Ничего вкуснее я в жизни не ела!» Принц поклонился: «Я счастлив, моя Принцесса!»
А через тринадцать минут у нее началось расстройство желудка. Она не знала, что с этим делать и в панике стала метаться по спальне. Принц смотрел на нее с ужасом.
…Ночью он зарезал Принцессу большим кухонным ножом. Потому что она разрушила его сказку. За такое надо убивать.
Карамзин смеется и его подбородок почти касается подоконника:
— Очень смешно все придумал!
Он держит в руках листок с моими графитными страданиями (я успел записать). Требьенов взволнованно терзает старушку-подушку:
— Скажите, над чем вы смеетесь?
— Над тобой, дураком! — отвечает Карамзин, взмахнув листком.
— Почему вы решили, что я дурак?
Карамзин не смотрит на Требьенова, он сворачивает листок в узкую трубочку и убирает в свою черную сумку:
— Твой первый блин, твой блин бесценный. Перечитаю перед сном. Сочиняй дальше. Но сказок больше никаких! Пиши о жизни. О живых.
Ночью я ворошу горячими пальцами песок, рассыпанный по тумбочке. Требьенов спит так тихо, будто под его одеялом восковая кукла. Дурак, он не осознает, что совершил я сегодня, шкипер утлого судна.
Карамзин похвалил меня. Или он издевался? Нет, он смеялся так, что кровь выступила на его соленых губах. Я придумал вонючую сказку, а он сорвал мальвы под окном и бросил их мне на гипс. Что сочинить еще, что придумать? Чтобы Карамзин снова свернул священным пергаментом мой дурно пахнущий листок. Какой счастливый песок этой ночью. И в Таганроге случаются чудеса.
В коридоре по древнему линолеуму шаркает старик. Он высокий, с могучей бородой. Я не вижу его, я догадываюсь. Старик тихо бормочет молитву. За меня, мою левую ногу.
Так, Бенки, пришла пора, очей очарованье, когда герой должен объясниться с возлюбленной. Найдем для этого удачный интерьер. Нет, не тахта. Уныло и статично. Мне требуется движение, колыханье и яркий свет.
Это будет магазин. Бутик. Ведь Катуар так любит наряжаться. Впереди «Кадропонт», Катуар должна всех победить, увезти все призы, а мужские визитки разбросать с самолета над морем.
Стою один среди нарядов томных. А Катуар уносят бренды вдаль.
Я ее не вижу. Она в примерочной кабине, за занавеской. Я слышу лишь легкое дыхание и шорох тканей.
— Катуар, почему ты никогда не носишь джинсы?
— А зачем?
— Все носят.
— Вот ты сам и ответил на свой вопрос. А я не все. Нет, это платье дурацкое.
— У тебя там еще три.
— Четыре.
— Катуар!
— Что?
— Можно я войду?
— Нет, конечно. Тут мой птичий мир.
— Катуар?
— Что? Блин, еле сняла…
— Катуар?
— Что?
— А зачем тебе я? Убогий, маленький…
Из-за занавески выглядывает Катуар, щеки горячие, волосы сбились, словно она дралась с безжалостными платьями. Катуар протягивает мне обнаженную руку с литерой «А» на плече. И быстро прячет ее, не успев прикоснуться.
У каждого в жизни возникает своя Катуар. Надо лишь пустить ее в дом. И сделать что-то, перед чем она не сможет устоять. Например, произнести совершенно глупую шутку.
— Вам помочь?
Девушка-продавец-ассистент-консультант в белой блузке улыбается нам заиндевело.
— Нет, спасибо, мы выясняем отношения, — Катуар бьет невидимой ногой по занавеске.
Девушка чертит черными бровями в воздухе и покидает атмосферу нашей с Катуар планеты на реактивных каблуках-носителях. Катуар наконец достигает моего плеча своей обнаженной рукой:
— Я знаю, что я красива, что у меня нежные губы и волнующий нос.
— Еще крылья, птица. Крылья.
— Да, крылья. И я знаю, что могла бы составить счастье подтянутому банкиру…
— Могла бы, могла бы.
— Или седеющему нефтянику. Но никогда не составлю.
— А почему?
— Потому что я твоя диалогистка. Твоя. Не мешай, у меня еще одно платье.
Исчезает за занавеской. Та колышется от эха ее голоса. Я смотрю на темно-зеленую ткань. Нога сладко ноет, и берцовая кость напевает мотив, который я никогда прежде не слышал.
— А теперь, — произносит Катуар сквозь ткань платья, сминая слова. — Теперь я тебе должна кое в чем признаться. Фу, надела! Как хорошо облегает…
— Пусти, дай посмотреть.
