Книга Пасхальный парад - Ричард Йейтс

Но это трудно было назвать вечеринкой. Восемь или десять приглашенных словно приклеились к своим стульям в гостиной Фоксов. Все друг друга знали и сидели со скучающими, кислыми лицами, попивая дешевое винцо из миниатюрных стаканчиков. Свободных мужчин не наблюдалось. Эмили и Грейс, сидевшие отдельно от общей группы, не принимали никакого участия в беседе, пока Майра Фокс не поспешила к ним на помощь, после чего многие любопытные головы повернулись в их сторону.

— Я тебе рассказывала о Труди? — спросила хозяйка у Грейс. — Это наша соседка по этажу. Она обещала присоединиться к нам попозже, так что вы еще можете познакомиться, но прежде ты должна кое-что про нее узнать. Труди — это нечто. Она…

На этом месте ее прервал Джордж Фокс с бутылкой вина наготове, причем услышали его решительно все присутствующие:

— Труди возглавляет клинику женской мастурбации.

— Джордж, никакая не клиника. Просто студия.

— Ну, пусть студия. У нее женщины всех возрастов, в основном, насколько я понимаю, за сорок, с которых она берет приличные деньги. Классы собираются в студии. Для разогрева они исполняют современные танцы, естественно а-натюрель, а затем приступают к… рукоприкладству, если можно так выразиться. Видите ли, Труди не относится к мастурбации как к убогому заменителю настоящего акта. Для нее мастурбация — это образ жизни, своего рода манифест радикального феминизма. Кому нужны мужчины?

— Не верю, — сказал кто-то.

— Не верите? Тогда дождитесь ее прихода и спросите сами. Она обожает водить гостей в свою студию.

И вскоре Труди действительно появилась. Не просто появилась — это был выход. Первая оторопь была связана с ее обритой головой — казалось, перед тобой красивый, совершенно лысый мужчина лет сорока, — а затем в глаза бросалась одежда: мужская, малинового цвета нижняя майка, под которой топорщились соски неразвитой груди, и выбеленные джинсы с аппликацией на причинном месте в виде большой желтой бабочки. Какое-то время она потусовалась, сильно затягиваясь сигаретой, что подчеркивало ее впалые щеки и выпирающие скулы, а когда кое-кто засобирался домой, она обратилась к гостям:

— Есть желающие посмотреть мою студию?

В прихожей над аркой гостей встречала табличка: «ПОЖАЛУЙСТА, СНИМИТЕ ОДЕЖДУ».

— К вам это не относится, — сказала Труди, — снимите только обувь.

Она провела оставшихся в чулках дам в большую, устланную коврами гостиную. На стене висел огромный анатомически безупречный рисунок возлежащей обнаженной женщины с раздвинутыми ногами; одной рукой она ласкала грудь, а другой вставила себе между ног электровибратор. На второй стене, освещенная сверху специально направленными светильниками, красовалась композиция из стручкоподобных алюминиевых штуковин, сверкавших всеми гранями. При ближайшем рассмотрении стручки оказались точными, один в один, воспроизведениями открытых влагалищ разной величины, с интересными вариациями больших и малых половых губ. К Эмили, застывшей в созерцании этой композиции, подошла хозяйка студии.

— Это киски моих студенток, — пояснила Труди. — Моя знакомая скульпторша сделала восковые слепки, а по ним отлила эти модели из алюминия.

— Ясно. Что ж, очень… интересно. Стаканчик с вином в пальцах Эмили стал теплым и липким, позвоночник ныл от усталости. У нее возникло предчувствие, что, если она прямо сейчас не уберется отсюда, Труди предложит ей записаться в свой класс.

Стараясь не проявлять спешки, она извинилась, вышла в прихожую, где лежали ее туфли, и тихо вернулась в квартиру Фоксов, где в это время гости как раз сошлись на том, что ничего подобного им видеть еще не приходилось.

— Ну, что я вам говорил? — торжествовал Джордж Фокс. — А вы мне не верили…

Когда все вышли на улицу, при расставании Грейс Тэлбот несколько раз повторила, что вечеринка была отличная. И Эмили поплелась домой.

Больше в ее жизни вечеринок не было, и регулярные прогулки прекратились. Из дому она выходила только за кормежкой («телеужины» и тому подобная дешевая еда быстрого приготовления и употребления), а бывали дни, когда и на это ее не хватало. Однажды Эмили буквально заставила себя выйти на улицу в кулинарию на углу, и когда она положила рядом с кассой все, что взяла с полок или из холодильника, она поймала на себе улыбающиеся глаза владельца. Этот тихий шестидесятилетний толстяк в заляпанном пятнами кофе переднике никогда прежде не улыбался ей и с ней не заговаривал.

— Знаете, — произнес он робко, как будто собираясь признаться ей в любви, — если бы все мои покупатели были как вы, моя жизнь была бы гораздо счастливее.

— Мм? — сказала она. — Это почему же?

— Потому что вы сами себя обслуживаете. Сами все выбираете и приносите сюда. Это здорово. А большинство — особенно женщины — входят в магазин и говорят: «Коробку корнфлекса». Я иду в дальний конец, где стоят кукурузные хлопья, и приношу на прилавок, и тут они говорят: «Да, и еще „Райе криспиз“». И у меня сердечный приступ, за тридцать девять центов. Только не с вами. Вы другая. Иметь с вами дело — одно удовольствие.

— Спасибо.

Она отсчитывала долларовые купюры, и пальцы ее дрожали. Впервые за неделю она слышала звук собственного голоса, а когда ей последний раз сказали что-то приятное, даже и не вспомнить.

Несколько раз она начинала набирать номер службы по душевным расстройствам, но останавливалась. Но однажды все-таки позвонила, ее переадресовали, и наконец женщина с сильным испанским акцентом объяснила ей процедуру: до десяти утра, в любой будний день, Эмили может прийти в госпиталь Бельвью; там, в подвальном этаже, она найдет дверь с табличкой «Амбулаторные больные». Там с ней поговорит социальный работник, который назначит ей прием у психиатра.

Эмили поблагодарила женщину, но так никуда и не пошла. Сама мысль о необходимости спуститься во чрево Бельвью показалась ей не менее безнадежной, чем приход в студию Труди.

Как-то среди дня она возвращалась из Гринвич-виллидж после долгой прогулки, которую предприняла, можно сказать, насильственно, — слишком многое здесь было связано с ушедшими людьми, — как вдруг остановилась посреди тротуара, и сердце ее заколотилось от неожиданной мысли. Она поспешила домой и, тщательно заперев дверь, вытащила из кладовки на середину комнаты тяжелую, покрытую пылью картонную коробку со старыми письмами, выбросить которые у нее не хватило духу. Она долго перебирала выскальзывающие из рук конверты, сложенные без всякой хронологии, пока не наткнулась на тот, что искала, — один из двух.

Мистер и миссис Мартин С. Грегори

имеют честь объявить о свадьбе своей дочери

Кэрол Элизабет

и

преподобного Питера Дж. Уилсона

в пятницу, 11 октября 1969 года

в церкви Святого Иоанна

Эдвардстаун, Нью-Гэмпшир

Ее, помнится, задело, что она не получила приглашения на свадьбу, но Говард тогда сказал: «Не бери в голову. Больших пышных свадеб уже давно никто не устраивает». Она послала дорогой серебряный подарок, и в ответ пришла симпатичная, с трогательно звучащим юным голоском записка от невесты Питера, написанная мелким, но твердым почерком выпускницы частной школы.