Книга Гардемарины. Свидание в Санкт-Петербурге - Нина Соротокина

Потом появился еще один ключ, еще одна дверь, за ней прихожая с плотно занавешенным окном, на стене что-то из Эллады — мечи, шлемы, благородные греческие профили. Девица вдруг пропала, потом появилась внезапно, словно вынырнула со дна пруда, решительно подвела его к окрашенной в желтый цвет двери и толкнула в спину.

У горящего камина с книгой в руках в кресле с высокой спинкой сидела великая княгиня. Книга была в потрепанном переплете, под ногами княгини была маленькая скамеечка, ножки которой обкусали шпиц или болонка. Кресло было обито кожей с помощью плотно посаженных гвоздиков с большими медными шляпками — какими ненужными подробностями иногда полнится наша память! Екатерина поспешно встала. На ней было серое, нет, розовое платье с серебряным позументом и пуховый платок на плечах. Однако платье все-таки было серым.

— Мой Бог, как вы сюда попали?

Он готов поручиться, что она встретила его именно этой фразой, но при зрелом размышлении выходит, что тут, как и с цветом платья, память его подвела. Если человеку назначали свидание, то при встрече говорят другие слова. А может, это естественная стыдливость, волнение? Но естественная стыдливость уместна для какой-нибудь уездной барышни, горничные играют в стыдливость, если ущипнешь их за ушко… Не-ет, естественная стыдливость отпадает, просто он, болван, забыл первую фразу.

Он ей ответил:

— Сударыня, располагайте мной!

Надо было сказать не сударыня, а ваше высочество, но он смешался, увидев ее так близко. Она ему ответила (уж эти слова он помнит точно!):

— Если бы вы знали, как я в этом нуждаюсь! — И пошла к нему навстречу, протягивая правую руку; в левой она продолжала держать книгу.

Он не успел поцеловать эту ручку, потому что из противоположной двери совершенно бесшумно вошли два офицера. Никита их видел, великая княгиня нет, но она спиной почувствовала опасность, замерла, продолжая смотреть на него ласковым, с ума можно сойти, обволакивающим взглядом. Как она была хороша!

Ордер на арест представлял из себя большой, плотный лист бумаги с очень коротким текстом — несколько строк сверху, а дальше белое, словно заснеженное, поле. По такому полю они скакали в Ливонии, неслись во всю прыть, ах, Фике!

Никита вначале не понял ничего. Какой Сакромозо? Офицер плохо читал по-французски и еще картавил. Слово «арестован» он повторил три раза — по-французски, по-немецки и по-русски, очевидно для себя самого. В этот момент и поднесла Екатерина пальчик к губам.

Никиту поспешно обрядили в длинный плащ с капюшоном, который полностью закрывал лицо. Какая-то плотная дама вошла в комнату, слабо ахнула и привалилась к стене; Никита почувствовал запах винного перегара. Екатерина стояла неподвижно, прямая, как свечка, лицо как закрытая книга, что упала из ее рук на пол.

Офицеры вывели Никиту тем же путем, каким он вошел во дворец. Их ждала лодка. «Прыгнуть в воду, нырнуть глубоко, и черта с два они найдут меня в этом сонном сумраке», — подумал Никита, но, как бы угадав его мысли, офицеры с двух сторон плотно взяли его за локти.

В лодке ему сразу завязали глаза. В воду бесшумно опустились весла. Плыли в полном молчании. Видимо, шли они не по Большой Неве, а каналами, лодку не качало, и волна била в борт как бы осторожно. Море он почувствовал не столько из-за появившейся вдруг качки, сколько из-за ветра и запаха. Довезли, втолкнули в темноту и исчезли.

И что теперь? Сиди, читай библию, думай… Щетина на щеках уже не колется, проведешь рукой — словно шерстяной овечий бок. Надо ходить, топтаться по камере из угла в угол, а то превратишься в колоду с дряблыми мышцами. Вспоминая наказы Гаврилы, он по утрам стал обтираться холодной водой.

Перед сном Никита играл в свободу. «Закат в Холм-Агеево», — говорил он вслух, мысленно открывал дверь и вступал в мир своего загородного поместья. Солнце багровым шаром сидело на островерхих елках. Он внимательно всматривался в крапиву, мокрую от росы, в паутину с капельками влаги, в цветущую по обочинам дороги пижму и подорожник. А почему бы не пробежаться по цветущему лугу? Можно даже представить, что рядом бежит Фике, у нее легкое дыхание и заразительный смех. Никите очень хотелось забрать ее с собой в сон, может быть, там она объяснит ему смысл происшедшего?

Но сны его были пусты. Среди серых невнятных теней и тоски, которая пластом глины лежала на груди, не было места дорогим образам.

Мать говорила в детстве; «Милый, никогда нельзя отчаиваться — это грех. В самых трудных положениях надо уповать на Господа и милость его». Нельзя сказать, чтобы отчаяние охватило Никиту целиком, просто он, в каком-то смысле… умер. Екатерина, Белов, Алешка Корсак, даже Гаврила — все они остались в той жизни, а здесь в темноте появился новый человек со старой фамилией, и ему предстоит начать все снова.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Ну вот и пришло время появиться на этих страницах третьему из моих героев — Алексею Корсаку, герою, наверное, самому любимому, потому что все помыслы и порывы души его накрепко связаны с тем, что мы называем романтикой — море, звезды и парус, открытие новых земель и морские бои во славу русского флота. И не его вина, что угораздило Корсака родиться в то время, когда Петровы баталии уже отгремели, а для новых побед не пришел еще срок, когда кончились уже и первая, и вторая экспедиции Беринга, а сам он почил вечным сном.

Уделом Алексея Корсака было сохранить и передать следующему поколению моряков опыт и память, передать зажженный (образно говоря) Петром факел в другие молодые руки. Высокие эти слова вроде бы и информации не несут, но греют душу. Вперед, гардемарины! Жизнь Родине, честь никому! Как не взволноваться юноше, рожденному с сердцем аргонавта и твердым пониманием, что корабль сей прекрасный уже сгнил, а построить новый не дает морское ведомство — денег нет, мореплавателей нет, и вообще не до того…

На деле все выглядело так. Три года назад Корсак кончил петербургскую Морскую академию со специальностью, как сказали бы сейчас, навигатор. Случись это тридцать лет назад, его немедленно послали бы в Англию или Венецию стажироваться, совершенствовать профессию, но в елизаветинскую эпоху, когда флот пребывал в состоянии мира, застоя и полного бездействия. Корсака определили в Кронштадтскую эскадру, которая направлялась в летнее практическое плавание. Алеша с восторгом принял это предложение, работал как простой матрос, ставил паруса, чинил такелаж и драил палубу, но четыре часа в день, согласно уставу, отдавал практическому учению: навигации, мушкетной и абордажной науке и пушечной экзерциции. Противник, разумеется, был только воображаемый.

Алеша пробыл в море два месяца. Аландские шхеры, острова Ламеланд, Эзель, Гренгам — замечательное было путешествие! По возвращении из кампании Корсак получил самый высокий балл, в его прописи значилось, что он радив в учении, знает секторы, квадранты и ноктурналы, умеет определять широты места по высотам светил и долготы по разности времени и прочая, прочая… Пропись была подписана капитаном и командиром эскадры. Но несмотря на столь высокую аттестацию Корсак получил всего лишь чин мичмана, который в те времена не считался офицерским, а находился в списке рангов между поручиком и боцманом.