Книга Галерные рабы - Юрий Пульвер

Да, власть до неузнаваемости искажает духовный облик обладающего ею! Искандар понимал теперь, почему высокообразованные, славившиеся в юности добротой и благородством Александр, Юлий Цезарь, Октавиан Август, христианнейшие Юстиниан, Карл Великий стали кровожадными тиранами.

Какой бы порядочный и гуманный человек ни попадал к кормилу власти в общине, деревне, провинции, стране, он меняется в худшую сторону, начинает отстаивать не свои прежние взгляды, а свое завоеванное высокое положение.

Не увлекайся обобщениями. Вспомни Перикла, Эпаминонда, англосакского короля Альфреда, прозванного Великим, Скандербега. А вот совсем недавний пример — Томас Мор, оставшийся порядочным даже на высоком посту канцлера Англии и поплатившийся за это головой.

Но эта горстка достойных — лишь редкие исключения из общего правила: «Власть портит. Абсолютная власть портит абсолютно».

…Степень испорченности турецких владык Искандар познал на собственной шкуре во время военного совета.

Прихварывавший в последнее время Мехмет сидел насупившись, советники с серьезными лицами делали вид, что внимательно слушают доклад чауш-паши.

— О светоч божественной мудрости! О высокочтимые члены дивана! По приказу нашего всемилостивейшего повелителя я опросил соглядатаев, побывавших во вражеском лагере, прочитал донесения наших шпионов при австрийском и венгерском дворах, осмотрел вблизи расположение неприятельских войск…

Искандар в своих думах о войне привык к точной терминологии, заимствованной из латыни и западноевропейских языков. Ему было тяжело излагать свои мысли, требующие чеканных формулировок, цветистыми турецкими фразами. Он часто сбивался на привычный тон, говорил, как думал, и это коробило утонченный слух знатных османов, чья речь состояла из незыблемых формул дворцового этикета и пустых славословий.

— Доношу до священного уха султана! Узнав, что твоя доблестная армия не стала вторгаться в независимую Трансильванию, а вместо того пошла с юга прямо на Егер и захватила его, австрийцы и венгры выступили нам навстречу. По совету знатного венгерского вельможи Балинта Препоштвари они устремились к Мезекерестешу — полю Керестешскому, на коем мы сейчас стоим. Здесь, прикрыв свой тыл и фланги болотами, спереди загородившись рекой Тисой, они построили земляные укрепления…

— Зачем? — перебил султан.

— Лазутчики не знают. По моему разумению, неприятель стремится вызвать нас на атаку. Если мы не примем боя, союзники попытаются отбить Егер. Если мы нападем, трудная переправа через реку в это осеннее время года и болотистая местность будут способствовать их обороне.

— Сколько неверных противостоит нам?

— Около шестидесяти тысяч, конных и пеших примерно поровну. Австрийские отряды состоят из девяти тысяч наемных немецких ландскнехтов и четырнадцати тысяч конницы. У венгерского короля Жигмонда Батори по девять тысяч всадников и пехотинцев. Остальные — вермедийские войска…

— Какие-какие? — переспросил Мехмет.

Искандар едва сдержал презрительную гримасу. Хорош полководец, который ничего не знает о противнике!

— Да услышит хондкар! Вермеде — это венгерские пашалыки, которые выставляют собственные ополчения. Ныне двумя ополченческими отрядами командуют Палфи и Тауффенбах. У союзников около ста пушек разных видов и калибров и… — Искандар намеренно сделал паузу, потом возвысил голос, — двадцать тысяч конных повозок с различными припасами, снаряжением и казной.

Ага, знатные турецкие ублюдки тотчас проснулись, как я упомянул о добыче! — усмехнулся про себя чауш-паша, заметив алчное выражение на лицах советников.

— Как ты оцениваешь боеспособность неверных? — глубокомысленно вопросил султан.

— Половина их — легковооруженные воины, плохо приспособленные для серьезной битвы. Самый грозный противник — немецкие ландскнехты.

— Расскажи о наших силах.

— О средоточие мудрости! Дабы вселить в христиан страх, я приказал распускать слухи, будто правоверных триста двадцать тысяч. На самом деле у нас пятьдесят тысяч регулярных войск — конные сипахи, пешие йени-чери, артиллеристы — и столько же иррегулярных: татары, а также воины Румелийского и Анатолийского эйялетов.

— Почему так мало?

— Да вспомнит падишах всего мира, что мы понесли определенные потери под Егером и оставили там немалый гарнизон. Но все равно у нас двухкратное превосходство в людях и артиллерии: сто семьдесят пушек против их сотни.

— Мы раздавим необрезанных гяуров, даже если бы их насчитывалось в десять раз больше! — выкрикнул румелийский беглербег. — Ничто не устоит перед знаменем пророка!

— Истину глаголят твои уста, храбрый Осман-бег, — довольно погладил усы Мехмет. — Пусть чауш-паша расскажет, как расположились полки неверных.

— Перед самой рекой земляные укрепления с пушками. Сразу за артиллерией встали войска Жигмонда Батори. За ними — резерв, немецкая пехота под командой Шварценберга. На левом фланге трансильванские венгры, на правом — вермедийские отряды.

— Что означает такое построение?

— Из-за особенностей местности христиане могут опасаться только нашего фронтального удара. Вот почему они поставили в центре, где самое удобное для переправы место, лучшие войска и пушки. Вероятно, их план — осыпать ядрами наши переправляющиеся через реку отряды, расстроить наши ряды, потом контратаковать основными силами, прижать к воде. Венгры довершат окружение с обоих боков. Резерв вступит в бой в случае нужды.

— Чауш-паша изложил нам о неверных. Какой план битвы предлагают советники?

— Нас почти в два раза больше. Атакуем по всей линии сразу. Пушки — чепуха, они успеют выстрелить лишь раз, пока мы доскачем до них. А потом мы растопчем герцога и короля копытами коней, даже сабель не придется вынимать, — предложил румелийский наместник.

— Одобряю. — присоединился к разговору анатолийский Селим-бег, обычно молчавший на советах. — Только надо нападать без проволочек. Если станем долго возиться, они угонят обоз, и нам ничего не достанется.

— Нельзя этого делать! — возразил Искандар. — Да узнает светоч всего мира, что писал по сему поводу румский знаток войн Маккиавелли: «Самая большая ошибка начальника, строящего войска в боевой порядок, — это вытянуть его в одну линию и поставить судьбу сражения в зависимость от удачи единого натиска».

— Мудрость неверных не стоит ослиного помета! — отмахнулся от чауш-паши, как от надоедливой мухи, румелийский беглербег.

— Военачальники халифов тоже выстраивали правоверных не в одну, в четыре линии: Утро псового лая. День помощи. Вечер потрясения и Знамя пророка.

Крымский царевич Саадет-Гирей, приведший татарские тумены под султанское знамя войны, нервно прищурил и без того узкие глаза и опасливо посмотрел на Искандара. Мудрый чауш-паша, которого в войске не зря прозвали непобедимым, ведает, что говорит. Нападать в лоб единой лавой по всему фронту опасно. Еще опаснее атаковать центр. Против этого предостерегал величайший из великих Чингиз-хан. Однако самое опасное — претикословить наместникам эйялетов, которых явно поддерживает султан. Как бы не попасть между молотом и наковальней…