Книга Прощание в Дюнкерке - Владимир Сиренко

— Я многое знаю, пан Феликс. Знаю и о ваших встречах с человеком по имени Роберт Дорн. И вы, должно быть, не раз вспоминали в эти дни, как он сетовал на уклончивость Бенеша, с которой президент относился к предложениям не пренебрегать реальной помощью СССР. Как он пытался предупредить вас о предательской политике британцев и французов. Теперь мы видим, насколько был прав Дорн.

— Это верно, — нехотя согласился Дворник, — хотя Дорн высказывался не столь прямо.

— Естественно. Он не мог говорить с вами напрямик, чтобы не разрушить образа, в котором вы воспринимали его, образа шведского лесопромышленника.

— Кто же на самом деле этот человек? И почему, доктор, сегодня вы заговорили о нем?

Гофман почувствовал, профессор всерьез забеспокоился.

— Он действительно шведский лесопромышленник, — уверенно ответил Гофман, помедлил и повторил. — Да, промышленник. А я сегодня заговорил о нем потому, что прошу вас принять его у себя дома.

Ответный взгляд профессора был совершенно обескураженным.

— Дорн сейчас в Праге. Вам необходимо с ним встретиться.

— Разве от этого зависит дальнейшее развитие событий? — спросил Дворник. — Разве еще можно что-то изменить?

— Да, если продолжать бороться.

— Я стар для борьбы. Да и мое время кончилось. Время мягкотелых интеллигентствующих демократов, исполненных лучших намерений.

— Не все так считают, к счастью. Дорн в числе таких людей. Прошу вас, найдите для него время. Иначе… Иначе в дальнейшем Дорн вряд ли поможет правому делу.

— Хорошо, предположим, мы встретимся, — Гофман видел, профессор не слишком рад. — Что даст наша встреча? Как я должен себя вести? О чем говорить с Дорном? Он хочет еще что-то узнать у меня? Еще раз в чем-то убедить? Вряд ли уместны и обоюдные сожаления.

— Вам не о чем сожалеть. Во всяком случае, когда к вам придут люди от Дорна, чтобы договориться о дне и часе, они не должны даже подозревать о ваших сожалениях. И прошу вас, пан Феликс, сразу же позвонить мне и сообщить о времени встречи с Дорном. От этого будет зависеть многое. А сейчас мы вместе подумаем, как лучше построить беседу с Дорном. Тут есть одна тонкость. Ваш разговор в какой-то степени должен обязательно подтвердить, что лондонские беседы… велись именно в той завуалированной манере, о которой мы с вами только что вспоминали… и не могли нанести ущерба другой стране.

— Разве Дорн будет записывать разговор? Только этого не хватало! — профессор возмутился.

Гофман растерялся. Он меньше всего хотел пугать или расстраивать Дворника. Он надеялся, что избежит необходимости называть встречу очной ставкой, которую будут слушать немцы.

— Да, я забыл добавить, — продолжил Гофман со значением, — возможно, Дорн придет не один. И скорее всего, человек, который будет его сопровождать, захочет убедиться, что ваши лондонские отношения с Дорном…

— Прекратите вертеть вокруг да около, доктор! — воскликнул Дворник. — Что за лекарская привычка избегать оглушающих сведений! Вам она не к лицу. Да и я не так уж стар и малодушен. Под другой страной имеется в виду рейх? Спутник Дорна из их разведки?! Вашего Дорна, что, спасать надо?

— Увы, — с облегчением выдохнул Гофман.

Мундир нашелся. Правда, Гофман волновался, окажется ли он впору, но Фернандес натянул галифе и френч без колебаний. Это не то, конечно, в чем щеголяют офицеры чешского Генштаба, но сойдет, со скидкой на чрезвычайное положение, когда каждый военный в любой момент может облачиться в полевую форму. Если еще Гофман выдаст тетушкину рабочую шкатулку, то, подогнанная на живую нитку, форма будет сидеть как влитая.

— Кого вы раздели? — полюбопытствовал Фернандес, ушивая пояс.

Гофман тяжко вздохнул и ответил:

— Никогда в жизни мне не приходилось столько фантазировать.

— Боже мой… Ну, и что вы напридумывали?

— Я сказал сыну здешнего начальника полиции, что из Судет ко мне пришел надежный человек и ему желательно стать военным.

— Что вам ответили?

— Сейчас особых пояснений не требуют, либо помогают, либо вредят. Но молодой Лаба порядочный парень.

— Я что вам говорил? — Фернандес широко улыбнулся. — Я никогда не ставлю нерешаемых задач, ни перед собой, ни тем более перед друзьями.

— А как быть мне? Профессор сообщил, что ждет гостей сегодня вечером.

— Вот и отлично. Купите себе на сегодняшний вечер билет в оперу. Все. Я пошел.

Фернандес аккуратно застегнул все пуговицы френча. Лицо его стало серьезным. Он подошел к Гофману, положил руку ему на плечо:

— Я не хочу говорить громких слов, Карел. Ваша совесть сама укажет вам путь.

— Мы расстаемся, — понял Гофман.

— Нет. Просто расходятся наши дороги. Спасибо, Карел, и берегите себя.

Когда Фриц Дост понял, что темноволосый чешский офицер, неожиданно возникший во дворе, направляется прямо к нему, ему показалось, что земля ушла из-под ног. Он невольно остановился, как бы ожидая незнакомца. Промелькнула мысль: «Этот офицер, конечно, не один. Хорошо, что они застали меня не на явочной квартире, куда меня определил на житье Краух. Самое страшное, что там оружие».

— Честь имею! — козырнул офицер. — Полковник Моравец поручил мне сообщить, в ваших интересах немедленно встретиться с вашим соотечественником герром Тюммелем. Господин Дорн находится у него. Я могу передать полковнику Моравцу, что вы меня поняли? Честь имею! — чешский офицер, как по команде, развернулся через плечо, прошел арку двора и исчез за углом.

Несколько секунд Дост, приходя в себя, пытался осознать, на каком языке с ним говорили, на чешском или немецком, — кажется, все-таки на немецком.

XXXIII

Дворник открыл дверь сам.

— Меня предупредили о вашем визите, мистер Дорн. Прошу. Порой приятно увидеться с теми, кто украшал своим обществом долгие зарубежные путешествия.

Дворник закрыл дверь, критически осмотрев замки, словно сомневался в их надежности.

Они вошли в большую комнату, обставленную старой мягкой мебелью. Некогда золотистый плюш обивки потемнел и стал почти коричневым. Дорн увидел на стене единственный фотографический портрет — в округлом мягком лице юноши в студенческой фуражке угадывался хозяин дома. Других портретов не было видно — неужели Дворник совершенно одинок?

— Жаль, — начал Дорн, — но прежде мне не доводилось бывать в Праге. В Лондоне вы мне рассказывали, это город красивый и жизнерадостный. Сейчас я так не сказал бы.

— Да, пражане тяжко переживают случившееся и опасаются, как бы не стало хуже.

— Напрасно. Вспомните, еще в Кливдене мы говорили только о Судетах. Не затрагивался вопрос ни о Богемии, ни о Моравии, ни о Словакии. И в Мюнхене об этих землях речи не было. Не так ли? — Дорн сказал о Словакии специально для Коленчука.