Книга Военный Петербург эпохи Николая I - Станислав Малышев

Великий князь Михаил Павлович в лагере Л.-гв. Гусарского полка. Неизв. худ. около 1845–1849 гг.

Чрезвычайно высоко ценя честь носить гвардейский мундир, Михаил Павлович, бывало, говорил нерадивым выпускникам Школы гвардейских подпрапорщиков: «Вы, маменькины сынки, недоучившись, выходите в армию, в надежде, что вас переведут в гвардию. Я вам отвечаю, что вам гвардии не видать как своих ушей!».[80]

Офицер гатчинских кирасир князь Александр Михайлович Дондуков-Корсаков, отношение которого к великому князю было противоречивым, оставил интересный отзыв о том, как Михаил Павлович смотрел на гвардейских офицеров, желающих повоевать на Кавказе: «Когда я явился к великому князю откланиваться перед отъездом на Кавказ, в приемной зале, где обыкновенно собирались все представлявшиеся и почти все гвардейские командиры, он обратился ко мне с гневом, упрекая, что оставляю гвардию, что не хочу служить честно, а только „шалаберничать“, и когда я что-то возразил, он окончательно разругал меня. Сконфуженный вышел я от этого неожиданного приема. Таковы были понятия великого князя о кавказской службе — идеалом его была гвардия».[81]

Офицер и кадеты. Акварель после 1833 г.

Хотелось бы выделить последние слова — «идеалом его была гвардия». Действительно, всю свою сознательную жизнь великий князь Михаил Павлович посвятил вверенной ему гвардии, отдавая службе все своем время, силы, здоровье и энергию, стремясь довести Гвардейский корпус до совершенства в понятии своего времени и видя в этом свою главную обязанность перед государем.

Впрочем, также ревностно Михаил Павлович относился и к управлению артиллерией как генерал-фельдцейхмейстер, и к инженерной части, и к военно-учебным заведениям как их главный начальник, особенно к петербургским, где воспитывались будущие гвардейские офицеры. И здесь он создавал условия строжайшей дисциплины, которая молодого человека, пришедшего из дома, приучала к беспрекословному подчинению старшим, прививала навыки командования и создавала вышколенных офицеров, способных управлять воинской частью. Вместе с тем, он приказывал начальникам не требовать от воспитанников невозможного.

Михаил Павлович часто объезжал Пажеский корпус, 1-й и 2-й Кадетские корпуса, Дворянский полк, Главное инженерное училище, Артиллерийское училище, Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. В школе великий князь лично принимал экзамены. В манеж приводили батальон солдат гвардии, и воспитанников ставили на места командиров взводов, рот и батальона. Те, кто успешно командовал во время всех строевых эволюций, выпускались офицерами в гвардию, неумелые оставались на второй год или выходили в армию.

Кадеты 1-го и 2-го Кадетских корпусов и воспитанник Дворянского полка в 1826–1828 гг.

В той же школе, во время занятий по верховой езде великий князь, увидев одного довольно толстого юнкера с дурной посадкой, крикнул: «Это не юнкер! Это кормилица!» Узнав, что этот юнкер, по фамилии Синицын, хорошего поведения и на хорошем счету, Михаил Павлович спросил директора школы генерала К.А. Шлиппенбаха: «Не обидел ли я этого толстяка сравнением с кормилицею?» — «Кто дерзнет, ваше высочество…», — начал было Шлиппенбах, но великий князь прервал его: «Не в том, братец, дело, кто дерзнет, а кто не дерзнет, а я положительно не хочу никого обижать своими шутками. Совершенно другое — распечь по службе для острастки — это я понимаю, а оскорблять так, ради красного словца — это не в моей натуре!»

В другой раз, наблюдая за верховой ездой юнкеров школы, одетых в мундиры полков, в которые собирались выходить, он обратил внимание на хрупкое телосложение юнкера Кавалергардского полка Пантелеева и приказал перевести его в гвардейские уланы. Пантелеев был очень огорчен, поскольку рассчитывал служить в кавалергардах вместе с братом. Тогда Михаил Павлович приказал передать юнкеру, что по окончании курса он будет выпущен в кавалергарды, просто великий князь пока переводит его в уланы, опасаясь, что тяжелая солдатская кираса будет вредна для его здоровья.

Узнав, что после обучения в Дворянском полку многие выпускники сразу выходят в отставку из-за расстроенного здоровья от усиленных строевых учений, великий князь приказал соизмерять службу с физическими способностями молодых людей.

Забавный случай приводит офицер Л.-гв. Егерского полка Карцев, который подростком поступил в младшие классы Школы гвардейских подпрапорщиков: «Окончив обход малолетних рядов наших, великий князь вышел на средину комнаты и с веселым лицом, указав на нас множеству представлявшихся, сказал: „Это моя национальная гвардия“. Затем опять нахмурился, пристально, долго глядел на нас, от страха переминающихся с ноги на ногу, и вдруг закричал, топнув ногою: „Вон, уроды!“ Представляю читателю судить, что мы почувствовали, при этих словах, мы бросились бежать врассыпную, и не знаю, кто бы куда попал, если бы опытный директор, генерал Шлиппенбах, словами „дети, дети, ко мне“ не направил нас в кабинет, куда дверь была отворена. Я ничего не видел, но другие видели, как улыбается великий князь, глядя на бегущих».[82]

Штаб-офицер Артиллерийского училища в 1845–1849 гг.

Со 2-м Кадетским корпусом связаны прямо-таки суворовские выходки Михаила Павловича. Прибыв в корпус на Пасху, он христосовался со всеми преподавателями. Дойдя до магометанского муллы, он сказал и ему: «Христос воскресе». Мулла ответил: «Воистину воскресе». — «А! Признаешь!?» — сказал великий князь, и, проходя дальше по рядам, весело повторял: «Признает, господа, признает!» Так он дошел до состоящего при корпусе Дворянского полка, во главе которого стоял директор корпуса генерал Пущин. Вместо того чтобы похристосоваться, Михаил Павлович посмотрел Пущину в лицо и сказал: «Ты болен? Да, да, болен!» и, обернувшись к группе врачей, крикнул: «Господин Сольский, осмотри его, он болен!» Доктор в недоумении смотрел то на одного, тот на другого. Великий князь продолжал, ткнув пальцем директору в живот: «Да, да, я говорю, что он болен, смотри, он кадетской каши объелся, ему нужно непременно лечиться, ехать куда-нибудь на воды, что ли», и отошел, не похристосовавшись. Вскоре Пущин действительно уехал за границу, а его директорское место занял другой, поскольку в корпусе открылись беспорядки, а главное — недочеты казенных сумм, которые Пущин присваивал, обкрадывая кадет, жизнь которых и без того была спартанской.