Книга Где кончается небо - Фернандо Мариас

Все это долгое мгновение мы с твоей дочерью были счастливы и не скрывали этого. И, наверно, малышка почувствовала то же самое.

Мне удалось поверить, что мы — семья, что мы были родными друг другу с самого начала и будем всегда. После тех минут полного счастья все, что было потом, кажется одним нескончаемым днем, который постепенно клонится к закату и тихо растворяется в сумерках. До чего же она короткая, наша жизнь, Констанца, особенно когда оглядываешься на нее, стоя у последнего порога. С каким тревожным нетерпением я жду поры, когда отправлюсь в свое последнее путешествие; осталось недолго, вот только допишу до конца — и в путь. Выше неба, как говорил Кортес…

Открытие «Авиеток Аточа» состоялось в начале семьдесят четвертого. Успешным наше предприятие никогда не было. Твоя дочь вела бухгалтерию и довольно скоро заметила неладное, но мне удалось провести ее: бизнес еще наладится, уверял я, это вопрос времени, а пока моих денег хватит, чтобы покрыть все издержки. Я лгал ей. Бизнесмен из меня вышел никудышный, не то что из Кортеса, и убыточное предприятие давно съело весь мой более чем скромный капитал. Отчего же я пытался любой ценой удержать возле себя их обеих — Констанцу-большую и Констанцу-маленькую? Хотел защитить их? Хранил верность призраку своей любви? Или просто боялся остаться один?

Как бы там ни было, эта иллюзия семейной жизни не могла длиться вечно. И через несколько лет твоя дочь, как я и боялся, встретила другого мужчину. Инерция природы срабатывает безошибочно.

Отношения их развивались весьма успешно, и вскоре они решили попробовать жить вместе, под одной крышей, — правда, с зароками вечной любви торопиться не стали. Квартиру они себе подыскали где-то у черта на куличках, в новом районе Сан-Хосе-де-Вальдерас. Констанце, скорее всего, просто хотелось уехать подальше от печальных воспоминаний, которыми все было пропитано в ее прежнем жилище, но я не мог отделаться от мысли, что она бежит и от меня, от непонятных наших отношений. И впрямь непонятно, кто я ей — не то родственник, не то поклонник, не то друг; а если разобраться — ни то, ни другое, ни третье. Конечно, фирму мы закрыли.

Итак, нашим формальным отношениям пришел конец; правда, я тайком переписал на имя третьей Констанцы свой маленький аэродром, который с этих пор стал для меня убежищем и вторым домом.

Долгими часами я возился со своими самолетами, такими же одинокими стариками, как я. Иногда я по нескольку дней не появлялся дома. В конце концов я поставил кровать у себя в кабинете, перенес туда кое-какие вещи и стал проводить почти все свое время с самолетами, что, конечно, укрепило мою репутацию чокнутого среди пилотов и механиков. Иногда я выводил свои старые самолеты на прогулку по взлетной полосе, но в последний момент так и не решался оторваться от земли. Сидя за штурвалом «фиата», я вспоминал Кортеса, пытался представить себе, о чем он мечтал в этой кабине, еще до того, как все непоправимо сломалось, а за штурвалом «чато» я воображал себя Рамиро — мужчиной, которому посчастливилось завоевать твою любовь.

Однажды утром мне пришло в голову: а что если устроить праздник и попробовать поднять в воздух оба самолета? Публику могло заинтересовать подобное зрелище — реконструкция военных действий, с настоящими боевыми самолетами, вроде представлений, которые устраивают теперь в той деревушке в Альмерии[14]. Но я тут же отказался от этой идеи. Я чувствовал себя одиноким, усталым, побежденным.

Так я и жил потихоньку. Меня стали одолевать хвори — а ведь я всегда отличался отменным здоровьем. Я ощутил дыхание старости. Она заглянула ко мне, да так и поселилась. Уже в восьмидесятые я сильно сдал. Потом настал новый век, и я собрался медленно угасать.

Твоя дочь всегда прекрасно ко мне относилась и была благодарна за все, что я для нее сделал. Пожалуй, она искренне привязалась ко мне. И знаешь, в последние годы она была очень добра ко мне. Если бы она исчезла с моего горизонта, я бы понял ее и не обиделся, но она этого не сделала. Время от времени она заходила ко мне в гости. Меня ее приход всегда выбивал из колеи, ведь с нею я изведал то, что с тобой мне было не дано: на моих глазах она становилась зрелой женщиной. Видя, как стареет твоя дочь, я чувствовал, что вижу тебя. Как если бы жизнь вернула украденное когда-то время. Ты ведь так и не узнала, как увядает твое лицо, как седеют волосы…

Констанца Сане, твоя дочь, умерла от инсульта шестнадцатого августа две тысячи второго года. Твоя внучка, третья Констанца, сообщила мне об этом по телефону. Мой номер значился в записной книжке ее матери, и девочка была так добра, что решила меня известить. Тогда я и узнал, что человек, с которым жила ее мать, давно бросил их и с тех пор они жили вдвоем. Почему же Констанца ничего мне не сказала? Мы могли бы вернуться к прежней жизни, могли бы жить вместе, могли бы… Могли бы что?… Она сама поняла (да и я, в сущности, понимал, хоть и не хотел признавать), что у нашей странной семьи нет будущего. Констанца Сане предпочла бороться в одиночку. Всю жизнь она мыла полы и вытирала пыль в чужих домах, чтобы поставить на ноги дочь.

На ее похоронах я словно снова встретился с проклятым черным призраком войны, которая разрушила мечты одного поколения и запретила мечтать следующему. Сильно взволнованный, я наблюдал за церемонией с благоразумного расстояния. Кроме священника там было еще шесть-семь человек — соседи, знакомые. А у самой могилы, спиной ко мне, стояла с опущенной головой маленькая женская фигурка; это была ее дочь и твоя внучка. Констанца.

Судьба (или кто-то еще — уж не знаю, как назвать эту силу) в третий раз привела тебя в мою жизнь. Означает ли это, что твоему призраку суждено всегда возвращаться ко мне? Может, в этом и заключается моя расплата, моя мука?…

Один за другим соседи подходили к девушке, бормотали слова соболезнования. Потом они все ушли. Потом кладбищенские рабочие закопали могилу. Третья Констанца осталась одна, в двадцати шагах от меня. Я подошел к ней, положил руку ей на плечо, она обернулась. Может, и правда, все на свете повторяется, и любое рождение — просто новое воплощение. Я почувствовал головокружение, как за много лет до этого в баре Фермина, когда увидел ее мать. Констанца-младшая была совсем как она! Совсем как ты! Ты снова стояла передо мной, такая молодая и красивая — и такая одинокая и беззащитная. И снова вся жизнь была у тебя впереди.

Интересно, что она подумала, когда какой-то дряхлый старик (то есть я) сказал ей, что он бывший компаньон ее матери и что она как наследница должна вступить во владение, на паях с ним, маленьким авиатранспортным предприятием. Девочка оказалась очень вежливой — несколько секунд ничего не говорила, не выказывала сомнений в моем умственном здоровье. Просто смотрела на меня в растерянности. Потом двинулась к выходу с кладбища, то и дело оглядываясь на меня.

У выхода она остановилась. Похоже, всю дорогу от могилы она обдумывала, что сказать.