Книга Я дрался на бомбардировщике - Артем Драбкин

На боевые вылеты летать не приходилось. Я был в наземном экипаже. В 1943 году полк переименовали во 2-й перегоночный и бросили на перегонку. Я стал летать как стрелок-радист и одновременно был радиотехником — мог что-то подремонтировать.

Участие в перегонке приравнивалось к участию в боевых действиях. Существовало два перегоночных маршрута: северный, Алсиб, и южный — через Иран. Мы были на северном. Из США до Красноярска самолеты перегоняли летчики 1-й перегоночной авиадивизии, которой командовал знаменитый полярный летчик Мазурук. Вся эта дивизия состояла из 5 строевых полков и 1 транспортного, а штаб дивизии находился в Якутске. Мы же в составе 2-го авиационного полка перегонки самолетов ВВС ВМФ лидировали истребители «Аэрокобра» и перегоняли самолеты «Бостон» в строевые части морской авиации, на фронтовые аэродромы. В основном — на Северный флот, в Заполярье, реже на Черное море и на Балтику. В Красноярске (где находился главный перегоночный центр всей трассы) мы получали маршрут до Новосибирска. Взлетев с красноярского аэродрома, мы, как правило, делали разворот над знаменитыми столбами и брали курс на Новосибирск. Маршрут перегонки был довольно сложным — под крылом сплошная тайга. Строем в 7–9 машин мы шли за ведущим, который старался придерживаться единственного здесь ориентира — Транссибирской железнодорожной магистрали. Говоря авиационным языком — приходилось идти по «компасу Кагановича»: через Ачинск, Боготол, Мариинск, Анджеро-Судженск и станцию Тайга. Тут 2 часа 45 минут летишь, а подлетая к Новосибирску, видно, как граница тайги проходит по Оби. За Обью уже лесостепная зона, потом она переходит в Барабинскую степь. Дальше на Омск. После взлета в Толмачово мы держали курс по прямой, точно на Омск, и, минуя реку Чулым, выходили на огромное озеро Чаны. Как правило, наш ведущий экипаж, состоящий из опытных фронтовиков-североморцев, использовал полет над озером для тренировки молодняка — наших молодых экипажей, имитируя торпедную атаку. Ведущий снижался до бреющего полета, и за ним, повторяя маневр, приходилось идти так низко над водой, что от винтов по поверхности расходились дорожки. До сих пор в глазах стоит такая картина: прекрасное солнечное летнее утро, девятка «Бостонов» идет в строю на бреющем. Мы перескакиваем островок, и мне из кабины отлично видно, как с перепуга на дно большого баркаса, стоящего за островом, падают рыбаки — целая рыболовецкая ватага в 6–7 человек, напуганная ревущей над головой воздушной армадой. В Омске мы снова садились на дозаправку — и в Свердловск. Это знаменитое Кольцово, где мы часто ночевали. В 1944 году там мы встретили Покрышкина и Речкалова.

Мы также лидировали «Кобры», по 10–12 штук. В чем там собака зарыта? Летчик может просто ориентировку потерять, а у нас же штурман в составе экипажа. А чтобы им с нами сравняться по дальности, у них были подвесные бачки по 700 литров. Все взлетали, становились в круг, выстраивались в походный порядок. Мы идем спереди, а они, как цыплята за клушей, пеленгом по 5–6 машин, косяком за нами. Я сижу, слушаю. У нас один раз был необычный маршрут. Мы взлетели с нашей базы у станции Тайнчи и полетели на Орск. Маршрут такой, что 200–300 километров идет сплошная выжженная пустыня, ничего нет! Истребители трепаться любят, а тут я слышу, что они стали затихать. Разговоров меньше и меньше. Перепугались — поняли, что если сядешь на вынужденную, то три дня надо идти, и никуда не придешь. Вдруг штурман говорит: «Алеха, передай истребителям — впереди Орск». И как только они услышали, что впереди Орск, — заблажили, заговорили.

На маршруте нас, перегонщиков, часто поджидали очень сложные погодные условия: зимой — морозы, низкая облачность, угроза обледенения, снегопады; летом — туманы, дым лесных пожаров, дожди. Отклоняясь от курса, нам приходилось обходить грозовые фронты. Но особенно в сибирские морозы доставалось летчикам-истребителям, перегонявшим «Кобры». В тесной холодной кабине, при многочасовом полете было очень трудно согреться, несмотря на теплую летную экипировку. А каково было техсоставу, который трудился в тяжелейших условиях! В общем, перегоняя или лидируя самолеты, от Красноярска мы шли на Омск, затем в Свердловск (Кольцово), а потом Казань и Москва. Нашим аэродромом в Москве было Гольяново в Измайлове, — сейчас он застроен. До сих пор где-то в районе Щелковского шоссе и Сиреневого бульвара можно рассмотреть и опознать здание, бывшее когда-то нашим штабом. Именно из этого здания нам, стоящим в строю у самолетов, штабные начальники приносили секретный пакет из Наркомата Военно-морского флота. В пакете находился приказ: куда, на какой флот, на какой полевой аэродром нам лететь дальше. С фронтовых аэродромов обратно в Красноярск, и нас, и летчиков-истребителей, перегонявших «Кобры», как правило, возил такой полковник Кошелев со своим экипажем. Командир Ли-2, старейший летчик морской авиации, — он еще Ленина знал. Такой солидный мужик! Мы в Кольцово сидим утром, опохмеляемся, вдруг Кошелев заходит: «Ну что? С утра? Как не стыдно? Ой, ребята, я тоже с удовольствием». У Кошелева был стрелок-радист Костя, опытный сверхсрочник. Он все время с ним — все его рассказы знает. И вот Кошелев с нами там сидит, выпил и начинает свой очередной рассказ. Костя так смотрит: «Полкан, не пизди». — «Костя, было! Ну было!» Представляешь?! Это старшина — а это полковник. Вот что такое морская авиация! Какая дружба в полку была! Великая дружба! Когда ты в составе экипажа, в который входят летчик, штурман, стрелок и радист, — это большое дело.

- Радиотехника была такая, которую вы изучали в училище?

- Нет, в училище наша была, американскую-то мне потом осваивать пришлось. У американцев надо было настраиваться, менять секретные волны, которые нам давали, переходить на них. У них все было очень просто — все было унифицировано. Был радиополукомпас фирмы «Бендикс-радио» для выхода на приводную радиостанцию. Радиостанция SCR-274N стояла в отдельном отсеке фюзеляжа, а не в кабине стрелка. Она стояла и на «Бостоне», и на истребителе — на «Кобре». На бомбардировщиках три одинаковых передатчика, три приемника. Первая волна тебе дается с аэродрома вылета. Ты запрашиваешь старт, разрешение на взлет. Второй приемник и передатчик ты настраиваешь на волну внутри группы. А третий — на аэродром посадки. Все, больше ничего не нужно. Понимаешь? Когда ты все настроил, зафиксировал, любой член экипажа может переключиться на радиостанцию, держать связь. Очень удобно было!

Были, конечно, сложности с освоением техники. Английский мы ни хрена не знали: «On», «Off», мили, галлоны — все это надо было переводить, знать. Летчикам, конечно, сложно было, но ребята, молодцы, быстро освоили технику пилотирования. У нас только одна машина во время перегонки погибла, но экипаж выпрыгнул. Кроме того, у «Бостонов» А-2 °C отсутствовала кабина штурмана, и при их перегонке для лучшего обзора штурманы ложились за спиной летчика в гаргрот без парашюта, который оставляли в кабине стрелка-радиста. Конечно, это было нарушением безопасности полетов, но другого выхода не было. Потом эти машины на фронтовых аэродромах силами ПАРМов быстро переоборудовались установкой передней кабины для штурмана.

- «Бостоны» с какими знаками приходили?

- С американскими: синий круг и белая звезда. Мы ничего не делали, не перекрашивали, просто отгоняли на фронт. На одной машине было две надписи крупными белыми буквами, вырезанными из миткаля. На носу было написано «Не вазьмешь!», а на киле большими буквами: «Хрен дагонишь!» И мы эту машину так пригнали на фронт, и ребятам в Ваенге сдали, — фронтовики были довольны. Видимо, эти надписи с грамматическими ошибками сделали работяги русского происхождения, работающие на заводе.