Книга Сибирская жуть-2 - Александр Бушков

— Маша! Вот это Уран! — Он выглядел нежданно-негаданно ярко-голубым; казалось, вся планета покрыта великим водным океаном. Мы четко видели его не звездочкой, а шариком-диском, и меня поразила его сюрпризная голубизна.

Солнце из этой дали казалось уже совсем крохотным огоньком во Вселенной, но все еще оно было ярче и теплее, чем все иные звезды мироздания. Вообще, наша родная планетная система рельефно поднималась над плоским миром всех прочих звезд, она явно висела над черным бархатом Космоса, расцвеченного многоцветными огоньками мириадов и мириадов далеких звезд и даже галактик. Их видно было в невообразимой дали.

— Марихен, а это Нептун! — И новая неожиданность: и Нептун отсвечивал лазурью, а по голубому океану планеты белели какие-то редкие пятна, будто белые айсберги дрейфовали в голубом океане, в океане без единого берега.

— Плутон! Это, Машулькин, самая отдаленная из всех планет Солнечной системы, — сказал я и снова опешил: мне отчетливо привиделось, что самая дальняя планета находится сегодня явно ближе к нашему светилу, чем голубой Нептун.

И еще сюрприз — вот уж день сюрпризов! — Плутон был двойной планетой, он мчался вокруг Солнца со своим большим темным спутником, о котором я нигде и ничего не читал. Расстояние от Плутона и его мрачного спутника было невелико, наверное, даже поменьше, чем дистанция от Земли до Луны.

И вот мы уже видим всю Солнечную систему: и Солнце, и большие планеты висят над миром прочих звезд, вся картина нашего мира, уголка Вселенной объемно-стереоскопична. Все прочие миры — яркие огоньки самых разных оттенков, с Земли их невозможно видеть такими светлыми, и все же это только плоские точки на плоскости беспредельной тьмы…

Наша Солнечная система уносилась вниз с гигантской скоростью, как в кино, подумалось мне. А может, это и было какое-то кинодействие будущего или иной цивилизации. Я не могу ответить на этот свой же вопрос… Мне было чуточку жаль, что я не вижу еще и маркированных орбит планет Солнечной системы… Мне очень хотелось увидеть их, но они не появились…

А мы все мчались и мчались вверх. Уже и дальние созвездия стали уходить под наш аппарат, уже над головой была почти сплошная темнота, черная бездна, в которой одиноко и страшно далеко крутились неведомые галактики, редкие, очень редкие в бездне пространства. Впрочем, что они крутились, я не видел, это я так сказал, по инерции мышления.

Мы уносились все дальше и дальше. Мне вдруг стало страшно, что мы не найдем дорогу назад, в наш мир, к нашей славной и теплой, зелено-голубой звездочке — Земле, самой лучшей планете в Космосе. И тут я снова ощутил присутствие чего-то чужого и сильного — чего? Воли, мысли, личности, сознания? — чужое присутствие. И это чужое внушало мне: не бойся-де, вы вернетесь.

А мы между тем уже поднялись над рукавом Галактики, мы увидели сверху — сверху! — нашу галактическую систему, в одном из крайних рукавов которой исчезла бесследно наша милая родина.

Мы повисли в надзвездном пространстве. Мы видели скопление громадного количества звезд в центре галактики, мы видели абсолютно черные пятна и между рукавами, в которых группировались звезды, и в самих рукавах. Одно такое черное пятно довольно округлой формы — шар гигантских размеров — было почти у самого центра галактики. Черная дыра? Не знаю, ничего не могу сказать об этом.

Кто-то захотел и показал нам со стороны не только нашу Солнечную систему с ее планетами, поясом астероидов, но и нашу галактику, ее турбулентные рукава — со стороны, извне. И показал…

Маша при виде этой апокалипсической картины схватила меня за рукав, припала ко мне и закрыла глаза.

— Я… боюсь… — прошептала она.

Признаюсь, и мне стало страшно. Я боялся, я боялся — мы уже никогда не сумеем вернуться назад. Земля была так далеко, за миллионы парсеков от нашей внегалактической площадки с травами неведомого неземного луга…

В моей голове зашуршали забытые строчки чьих-то стихов: «Мне голос был. Он звал утешно. Он говорил: „Иди сюда, Оставь свой край глухой и грешный, Оставь планету навсегда…“« Право слово, не знаю, чьи это стихи, не знаю, правильно ли я их процитировал. Не в том дело…

Мне не забыть теперь, когда я прочитал записи в своем дневнике, этой живой картины живого Космоса. Не могу понять, почему я не помнил ее, проснувшись в то мартовское утро после моего ошеломляющего, потрясающего, изумительного сна, моей грезы о Земле и мире…

А кончилось наше путешествие в бездны пространства очень просто: из тьмы великого Космоса стали вырастать полосы света, желтые, зеленые, голубые, чистые тона, прозрачные, сгруппированные в какой-то смысловой рисунок, значение которого от меня ускользало. В голубых, зеленых и желтых просторах исчезли звезды, пропало ощущение полета, ушло, исчезло чувство частичной невесомости, что ли… И пропал страх. Даже Маша открыла глазенки и улыбнулась…

На стенах, нет, не на стенах, просто в пространстве, окружающем нашу лужайку, стали прорисовываться деревья, участок голубого озера между деревьями, небо над головой, в нем — светлые облака, высокие нитевидные циррусы. За озером видны стали далекие каменные горы с белыми снежниками по кулуарам. Горы отстояли от нас далеко. На одну вершину падала тень облака, она казалась темной. А другая светилась вся под яркими лучами летнего солнца. Между горами и озером плыла дымка, казалось, горы подвешены над горизонтом…

Ближние деревья были нашими, сибирскими, все крупные — гиганты: кедры, лиственницы, ели — елищи, но к нашим, к сибирякам, неожиданно примешивались чужаки, не наши, широколиственные великаны: дубы, липы, каштаны, платаны, яворы. Необычное содружество, декоративное, искусственное…

Вот я вам это рассказываю довольно долго, гляди, уже с полчаса у вас похитил, а там все события проходили как-то удивительно быстро, как во сне, вне времени, но в пространстве. Вот как раз чувство пространства было четким, даже обостренным. А ощущения времени — не было…

Вдруг позади нас прямо из воздуха появились два удобных кресла. И вновь, я бы сказал, неземных кресла, не наши: техника другая, рисунок, форма, вид. Мы сели, и сразу же я почувствовал присутствие чего-то, вернее, кого-то, я бы сказал — чего-то воодушевленного… Мне показалось, что это нечто или это некто хотели бы поговорить с нами, обменяться… э… э… мыслями. Я первым спросил у моего неведомого визави:

— Wer seid Ihr? Wo kommt Ihrher? — не могу объяснить вам, отчего это я вдруг заговорил с ним на своем родном языке. Должно быть, тот самый инстинкт сработал, по которому в романе о Штирлице какая-то там его радистка при родах по-русски кричала «мама!».

И я услышал в ответ:

— Nous sommes les habitants d'une autre monde… d'une autre mesure…

Я совершенно не удивился, что отвечают мне не на немецком, не на русском, а на французском языке, который я и знал-то с пятого на десятое. Учил когда-то, правда, не казенно, а для себя.

Я спросил по-французски, отчего они со мной не на моих родных языках говорят, их ведь у меня два — немецкий и русский, вернее, наоборот, русский и немецкий.