Книга Суд над победителем - Олег Курылев

— Да.

Ответ Алекса вызвал первое ощутимое волнение в зале.

— В чем это выражалось?

— Я был инициатором некоторых изменений в системе обороны Хемница, а потом — во время атаки — находился на одном из наблюдательных пунктов ПВО.

— И что вы там делали?

— Руководил зенитным огнем, вмешивался в радиопереговоры главного штурмана. Все это описано в моих показаниях.

По залу прошелестел первый шум негодования.

— Мистер Шеллен, — подняв руку, Файф попросил тишины, — поскольку вы не признали себя виновным по пункту об измене королю, все, что описано в ваших показаниях, сейчас лишь принято к сведению и не имеет никакого доказательного значения. В британском судебном уголовном процессе все материалы дела исследуются с нуля при равноправии состязующихся сторон. Жаль, если мистер Скеррит не разъяснил вам эти истины.

— Я только хотел сэкономить время.

Генеральный атторней выдержал паузу, после чего, повернувшись к присяжным, взмахнул руками:

— Здесь не то место, куда приходят экономить время, мистер Шеллен. Здесь устанавливают истину и воздают по заслугам во имя справедливости.

Зал отреагировал одобрительным гулом.

— Вы действовали по заранее разработанному плану? — резко повернувшись, спросил Файф.

— Да.

— Кто разработал этот план?

— Я и мой брат Эйтель Шеллен, капитан люфтваффе.

— А кто его предложил?

— Я.

Отвечая на вопросы, Алекс старался не смотреть в сторону публики, повернувшись к ней правым боком.

— Имели ли место какие-либо обстоятельства в плане угроз, уговоров, обещаний вознаграждения и тому подобное, которые толкнули вас к вашему решению? — спросил обвинитель.

— Нет. Это был мой осознанный выбор. А если и имели место уговоры, то как раз я уговаривал брата, а затем мы вместе с ним убеждали руководство города в необходимости усиления обороны Хемница.

Каждый из последних ответов Алекса порождал в зале небольшой шум, который, впрочем, быстро стихал, словно исходил от накатившейся на пологий берег невысокой волны.

— Вы лично вели огонь по британским самолетам из какого-либо вида оружия?

— Нет.

— Вы видели, как падают сбитые «Москито»?

— Да.

— Чувствовали ли вы радость в этот момент?

— Я чувствовал удовлетворение. Впрочем, когда стало ясно, что город спасен, я испытал и радость.

Шум в зале усилился. Не удержавшись и взглянув на публику, Алекс вдруг вспомнил одну из иллюстраций из книги о Шарлотте де Корде. Она стояла, окруженная враждебной толпой в зале суда дворца Консьержери, и не только не рассчитывала на пощаду, но не ждала и даже не желала ни единого возгласа в свою защиту. Так и он стоял сейчас в зале Главного уголовного суда Англии и Уэльса, давая такие ответы на поставленные вопросы, которые ни у кого из присутствующих, включая судей и присяжных, не могли не вызвать к нему все более возрастающей антипатии. И все же что-то подсказывало ему, что честность и прямота, с которой он отвечал на вопросы обвинителя, в конечном счете принесут свои плоды. Должны же они понять, пусть не все, пускай единицы из них, что он действовал не из личной заинтересованности, и поэтому ему нечего стыдиться. Сравнение же своего положения с тем, в котором оказалась Шарлотта де Корде в зале парижского революционного трибунала (его ровесница, ведь ей было двадцать пять, как ему теперь), придали ему мужества.

— Кто из немцев в тот момент знал, что вы бывший британский летчик?

— Только мой брат. Но должен подчеркнуть, сэр, что я не был бывшим британским летчиком, я по-прежнему оставался бежавшим из лагеря военнопленным.

Шум возрос до такой степени, что пришлось вмешаться лорду-распорядителю.

— Вы по-прежнему считали себя британским офицером, подданным его величества? — с интонацией удивления в голосе произнес генеральный атторней.

— Разумеется.

— И вам не приходила в голову мысль, что в этот момент вы фактически перешли на сторону врага?

— Ни в коем случае, сэр. — Алекс повернулся в сторону десятков обращенных к нему лиц. — В этот момент, как и в несколько предшествующих дней, для меня не существовало ни врагов, ни своих. Я был вне этих понятий. Я был вне самой войны и только делал все, чтобы защитить могилу моей матери, ее город и его жителей. Я защищал Хемниц так, как если бы на него напали марсиане, и мне было безразлично, кто стоит рядом со мной: немцы, русские, англичане. Хоть демоны из преисподней. Помните изречение Уинстона Черчилля: «Если Гитлер вторгнется в ад, я встану на сторону Сатаны»? Могу перефразировать его на свой лад: «Если на Хемниц нападут ангелы Господни, я встану в ряды врагов Бога».

— Но вы хотя бы сознавали, что нарушили свой воинский долг? — спросил обвинитель, пытаясь хоть в чем-то принудить подсудимого к раскаянию.

— Я не думал об этом, но… пожалуй, что да. Да, конечно же осознавал.

— Ну хоть это! — Генеральный атторней многозначительно посмотрел в сторону присяжных. — Надеюсь, вы также сознавали, что изменили своему королю?

— Нет.

— Как нет?

— Так, нет. Королю я был верен от первого дня войны до последнего.

Обвинитель от растерянности вынужден был взять тайм-аут секунд на пятнадцать, что-то обдумывая.

— То есть воинский долг вы нарушили, но королю не изменили? Так я вас понял? — спросил он.

— Одно из другого не вытекает. Исполнение воинского или государственного долга привело кое-кого из немцев на скамью Нюрнбергского трибунала. Что касается нашего короля, то я не считаю его ответственным за бомбардировки германских городов, особенно за те, что проводились в конце войны. Впрочем, если его величество в официальном выступлении примет на себя эту ответственность, заявив, что все делалось с его ведома и одобрения и что результаты этих акций его устраивают, я признаю факт своей измены королю. Я признаю факт измены, даже если король возьмет на себя ответственность за уничтожение одного только Дрездена. Но я никогда не признаю свою вину за эту измену.

— Это как же так? По каким же морально-правовым нормам вы живете, позвольте спросить?

— Помешать тому, кто совершает преступление, будь то хоть сам король, — дело чести каждого порядочного человека. Вот мои нормы…

Его слова заглушил гул возмущения.

— Кто ему дал право решать где преступление, а где военная необходимость? — послышалось из первых рядов. — Как он смеет обвинять короля?… Что взять с иностранца, не впитавшего с молоком матери уважения к Короне и к нашим традициям!…

Когда шум стих, генеральный атторней продолжил задавать вопросы:

— Вы помните тот день, когда вам было присвоено звание офицера Королевских ВВС?