Книга Палач. Книга 1 - Александр Ачлей

— Да, так все и прокакали. И державу, и власть, и авторитет, — с грустью подумал Тимофеев. Но себя ему винить было не в чем. Он-то как раз делал все, что мог, дабы сохранить накопленное. Когда наступили жестокие 90-е и толпы голодных шакалов обрушились на промышленные предприятия, уходившие за бесценок к новоявленным магнатам, он своего комбината никому не отдал. Сумел найти и силы, и средства, чтобы отбиться от хищников. Когда вся страна была парализована невыплатами зарплат и пенсий, его рабочие, инженеры и служащие регулярно получали заработанное. Когда страну поглотил бум пошлой прозападной попсы, разжижающей сознание, прежде всего молодежи, бесконечными призывами к кайфу и ничегонеделанию, он воссоздал ансамбль уральской песни и пляски, пытаясь уберечь национальную культуру от окончательного разложения. Люди ему верили. По тому, как он жил, что ел и пил, какую музыку предпочитал, угадывали в нем своего, русского человека. И поэтому, когда регионы один за другим стали отделяться от Москвы, когда распад России стал фактом, эти же люди пришли к нему и попросили стать их правителем. Он не смог им отказать, хотя вполне мог сослаться на возраст. И вот теперь его республика — единственная надежда всех русских людей на возрождение. Причем он считал русскими и татар, и угров, и якутов, и дагестанцев, и бурятов, и башкир, то есть всех, для кого русский язык, русская культура были родными, кто мыслил на русском языке.

— Иван Николаевич, разрешите? — Его размышления прервал Лазуренко, которого он давно ждал с докладом по делу Труварова.

— Проходи, Феликс Игоревич. — Иван Николаевич пожал гостю руку и направился к небольшому столику с двумя креслами, где было удобно беседовать с глазу на глаз.

— В общем, так, Иван Николаевич. Труваров жив!

— И где он? — Тимофеев был крайне обрадован сообщением своего главного контрразведчика, но привычка скрывать свои эмоции сработала и тут.

— Мы пока не знаем.

— Так узнайте! — в сердцах выкрикнул Тимофеев и сразу же пожалел, что не смог сдержаться.

— Ты на меня, Феликс Игоревич, не обижайся. Буду с тобой откровенен. Это решение я принял давно, и сейчас самое подходящее время посвятить тебя в мой замысел. Понимаешь ли, Труваров — крайне важная фигура в той игре, которую мы затеяли. Я, как организатор, а ты — как талантливый исполнитель. Не пытайся меня переубедить. Я лет десять за тобой наблюдаю и знаю, что говорю. Так вот. Труваров даже не столько нужен мне, сколько, если хочешь, стране и народу, — произнеся эти слова, Тимофеев внимательно посмотрел в глаза Лазуренко, который выдержал тяжелый, изучающий взгляд шефа, побуждая того продолжать.

— Труваров — кандидат на вакантное место всероссийского правителя, ее царя, духоводителя. Не буду долго тебя нагружать совершенно не нужной информацией, но по всем пророчествам, наступает тот самый момент, когда во главе государства должен стать так называемый Белый Царь, и «держава наша многострадальная наконец-то преобразится в державу Белого Царя». Ты не думай. Я не слетел с катушек. И с головой у меня, вроде, все нормально. Но я в это верю. Ибо если не верить, то на что надеяться?

На вопрос Президента Лазуренко счел нужным ответить:

— На нас, на вас, если хотите. Но при чем здесь никому не известный Труваров и вся эта хрень с пророчествами? Ведь Вы же бывший коммунист, а значит, материалист. И тут какой-то то ли русский, то ли француз Труваров! Какой Белый Царь? Да у нас царя скинули сто лет тому назад, и никто даже не поперхнулся!!! Кстати, что нам делать с этим Белым Царем именно здесь, в Екатеринбурге, где, если верить официальной версии, семья последнего русского самодержца и была расстреляна? Не понимаю! — Разволновавшийся Лазуренко потянулся за салфеткой, чтобы вытереть выступивший на лбу пот.

— Все мы рационалисты, и я, и ты, и поголовно вся страна. Признаться, я всегда с подозрением относился к оккультизму. Но с годами мое восприятие мира стало меняться. Нет, я не стал излишне религиозным, не хожу к ведунам и колдунам, но все больше верю в то, что божественный промысел все-таки существует. И с каждым годом вера эта во мне растет. Наверное, помру скоро! Не возражай и сиди спокойно! Я же не нуждаюсь в опровержениях! Но, как бы это лучше объяснить, со временем для меня понятия любви, чести, совести, сострадания, греха, ответственности стали наполняться вполне конкретным смыслом и содержанием. А ведь их нельзя измерить линейкой или взвесить на весах! Но когда я говорю, что люблю, то четко себе представляю, что имею в виду. Эта иррациональная категория вполне гармонично умещается в моем мозгу и укладывается в мою личную логику поведения. Ты-то сам в любовь веришь? — Иван Николаевич внимательно наблюдал за Лазуренко.

— Я верю оперативным сведениям своих агентов, — запальчиво ответил тот.

— Вот ты и прокололся! Вера-то тоже категория иррациональная. Мало что ли было случаев, когда тебя обманывали? Или двойные агенты не попадались? Или предательства в вашей службе не было? А как Пеньковский, Борщов, Иванов? Их на что спишем?

— Насчет веры согласен. Но почему царь? На хрен, извините, он нам нужен? — Лазуренко понимал, что шефу сейчас как никогда важна его искренность.

— А царь нужен для того, чтобы порядок был. Чтобы символ был единства народа и пространства. Чтобы знал, что он — не приходящий дядя, после которого хоть потоп, а тот, кто работает не только на себя, но и на потомство. И ты правильно заметил, что именно у нас, здесь в Екатеринбурге, последнего царя с семьей убили. Выходит, так судьбой и предназначено, чтобы именно здесь возрождение и произошло! — Тимофеев видел тщетность своих попыток убедить генерала, но был абсолютно уверен в своей правоте.

— Ну, хорошо! Царь так царь. Мы люди маленькие, не нам, как говорится, о том судить. Но почему именно Труваров?

— Во-первых, он прямой потомок Трувора, того самого легендарного варяга, родного брата Рюрика, который вместе с ним пришел на Русь с дружиной малой и каким-то чудом сумел заложить основы великого государства. До него различные народы и племена, населявшие эту землю, между собой воевали и спорили, договориться не могли. Потому и позвали иноземца. Труваров тоже в нашем понимании — иностранец. В России рожден не был. Здесь не воспитывался. Но это и хорошо. Это — козырь. Сам вспомни, сколько наших футбольных команд приглашали тренеров из-за рубежа. И не потому, что наши плохи. А потому что те далеки от местных разборок, клановых связей, семейственности, страха за себя и за свое благополучие. Оттого и работают лучше. Так же и здесь. Он хорошо знает жизнь там, но в душе при этом истинно русский человек, никак не завязанный на весь тот бардак, который творился у нас последние тридцать лет. — Тимофеев один за другим излагал мотивы своего решения, и похоже было, что не в поддержке Лазуренко он нуждается, а хочет лишний раз убедиться в собственной правоте.

— А еще почему? Ведь вижу, не договариваете, — зная характер Президента, Лазуренко понимал, что никакие доводы на него не подействуют.

— А еще потому, что у него есть СОВЕСТЬ. Прошу тебя, доверься мне, как делал это раньше. Труваров должен быть царем. Я давно все продумал. Это не абсолютная монархия Людовика XIV и не наша деспотия а-ля Иван Грозный. Это будет вариант просвещенной монархии, с ответственностью перед общенациональным Собором, в который войдут представители всех конфессий и национальностей. Собор станет носителем той высшей духовной власти, из рук которой царь получит державу и скипетр. И именно Собор сможет лишить его венца, если он пойдет против интересов своего народа. — Было видно, все сказанное давно обдумано и выстрадано Тимофеевым.